День Праха - Жан-Кристоф Гранже (2020)

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Из часовни Святого Амвросия вышла Рашель, собственной персоной, промокшая насквозь и казавшаяся крошечной, как куколка вуду[98]. Платье облепило ее тело, как вторая кожа, только черная и блестящая. Истаявшее лицо было залито слезами, они медленно стекали по ее щекам, не смешиваясь со струями проливного дождя.

Ивана, не сдержавшись, обратилась к Посланнику, идущему рядом с Рашель; это был великан с жесткой рыжей шевелюрой под широкополой шляпой, разбухшей от дождевой воды, как шарик моцареллы.

— Какого черта она там делала? — воскликнула девушка, но тотчас поправилась: — Что там делала Рашель? Почему она была в часовне?

Человек, не глядя на нее, ответил:

— У нее умер муж.

— Якоб… ее муж?!

Великан не снизошел до объяснений. Первое слово дороже второго, и ни одного лишнего, — такого правила держались Посланники. А лучше всего просто смолчать.

У Иваны голова пошла кругом. Дождь по-прежнему лил как из ведра — сплошные струи, брызги, фонтаны воды…

Как же это она упустила такое?! Якоб, один из старшин секты, а может, не в обиду будь сказано Посланникам, и главный их руководитель; Якоб, который был на добрых тридцать лет старше Рашель, — ее муж?.. Ивана никак не могла это объяснить, однако новость показалась ей в высшей степени важной. Даже решающей во всей этой истории — вот только что она означала?..

Рашель не заметила Ивану. Впрочем, казалось, она вообще ничего не видит вокруг. Она шагала с высоко поднятой головой, с видом мученицы, и только походка у нее была шаткая, неуверенная. Сейчас, в густой суетливой толпе, среди сновавших взад-вперед жандармов, она походила на сомнамбулу.

Ивана уже было собралась нырнуть под ленту ограждения, чтобы подойти к ней, но в этот момент из часовни вынесли тело Якоба.

Дождь забарабанил по пластиковому мешку с трупом так громко, словно застрочил АК-47. Рашель издала душераздирающий крик и бросилась к носилкам. Иване довелось видеть десятки подобных сцен, таких же горестных, но эта потрясла ее до глубины души. Невыносимо было смотреть на юную мать троих детей, которая думала, что живет в новом Эдеме, а теперь потеряла мужа, ставшего жертвой зверского убийства…

Рашель так судорожно вцепилась в мешок, будто хотела разодрать его ногтями. Она уже не кричала, не плакала, но из ее груди вырывались стоны, какие испускает умирающее животное.

Жандармы пытались оторвать ее от трупа, и он в толчее соскользнул с носилок в лужу. Мешок частично раскрылся — видимо, молния была застегнута не до конца, — из него высунулась левая рука Якоба и с плеском упала в черную воду. То, что Ивана увидела вслед за этим, так потрясло девушку, что ее крик застрял в горле. Наконец-то улика! И не какая-нибудь — она полностью изменила весь прежний расклад.

53

— Твоя история совершенно неправдоподобна.

— Никакой другой у меня для тебя нет.

Ньеман не виделся со Шницлером целую вечность, но тот явно преодолел эту вечность без особых потерь. Этот эльзасец всегда был красавцем. Высокий, элегантный, с роскошной, теперь уже серебрящейся шевелюрой и шелковистой бородкой в тон. Словом, образец эффектного, седовласого мужчины, идеальный типаж для любой хорошей комедии положений — не то судья, не то адвокат, умница и соблазнитель, всегда готовый разоблачить убийцу или задрать юбку секретарше.

Они встретились так, словно расстались только вчера. Никаких дружеских объятий, никаких дурацких сетований типа «Как время-то бежит!». У них было кое-что более срочное, чем воспоминания о прошлом, — настоящее, которое, кстати, подбрасывало им труп за трупом.

Майор изложил ему суть дела, стоя под дырявой крышей и протекавшим пластиком. Пыль и сырость создавали иллюзию активной стройки, в воздухе веяло знакомым запахом свежего цемента.

— А ну пошли отсюда! — скомандовал Шницлер. — Здесь слишком людно, кругом любопытные уши.