Двое из ларца - Владимир Болучевский (2007)

А второй, старшой который у них, сержант, тот при всем при этом выпивает в сортире. То есть стакан-то подставляет здесь, в комнате, ему наливают, он – по коридору в туалет, заходит, дверь за собой закрывает и уже там непосредственно его всасывает. И приходит обратно. Такая вот у него конспирация.

– А может, он выливал, – предположил Волков.

– Ну конечно… А рожу куда девать? От его рожи после второго стакана хоть прикуривай.

– Неловко, выходит, было употреблять при подчиненном. И задержанных.'

– Наверное. Только именно он, когда все вино допили, и предложил: «А может, еще?» А денег ни у кого уже не осталось. Рим и говорит тогда: «Ребята, у меня здесь рядом друг живет. Давайте я у него перехвачу, и пошли ко мне домой. У вас у всех еще есть сегодня какие-нибудь дела?» Менты говорят: «Да какие там, на хрен, дела… Пошли. А пожрать у тебя есть?» Рим говорит: «Купим».

Мы и пошли.

А там неподалеку Коля Иванов жил. Здоровенный такой, с рыжей бородищей, неужели не помнишь? С биофака. Он на момент нашего к нему явления на кафедре уже работал.

И вот, представляешь, звонок в дверь, Николяша бдительно интересуется: «Кто?» Рим ему: «Свои». Тот открывает, а на пороге – мы и два мента в полной зимней упаковке: шинели, сапоги, талый снег на шапках. Рации через плечо и по пистолету на боку. Все как надо.

Рим говорит: «Коля, извини, мы к тебе на минуточку. Извини, пожалуйста. Можно?»

Коля опупел совершенно, на кухне-то у него самогонный аппарат вовсю фурычит, а по тем временам, да еще при его статусе… мама не горюй, короче. Мало не покажется. Но тем не менее, как человек воспитанный, сквозь зубы говорит:

«Ну проходите, раз уж пришли… Тапочек я вам не предлагаю, у меня столько нет. Такого размера». – «Да что вы, – сержант говорит, – мы тут постоим».

«Нет, уж вы проходите в комнату», – настаивает Коля, чтобы кто-нибудь на кухню случайно не сунулся.Мы в комнату входим, а там на столе – классический натюрморт из фильмов про батьку Махно: огурчики соленые, капустка квашеная, картошечка и четверть самогона. И откуда у него бутылка такая? Огромная, с узким горлышком, ну – четверть ведра.

«Не желаете, – Коля говорит, – отведать с морозца? Полакомиться, так сказать, чем Бог послал?» – «Отчего же, – говорит сержант. –• Разве что рюмочку».

Николай ему налил. Тот выпил полстакана, крякнул, капустой закусил.

«А вот у меня, – говорит, – мой батя, когда уже выгонит, на чесноке настаивает. Очень рекомендую. Только резать не надо, прямо так, дольками. Но у вас тоже ничего».

«Коля, – Рим говорит, – ты нас извини, мы действительно на минуточку. Одолжишь двадцать пять рублей с максимальным шансом возврата? На пару дней. И мы пошли, тем более что гости у тебя».

А у Коли, и правда, сидит за столом мужик и на все происходящее взирает через толстенные очки с изумлением великим. Как потом выяснилось, это его коллега был с кафедры.

«Да ради Бога…» Коля четвертак из тумбочки достал и выдал.

«Надо же, книжек у вас сколько, – это мент тем временем полки взглядом обвел и говорит для поддержания разговора: – Только чего-то они все одинаковые».

А на полках «Брокгауз и Ефрон» в полном объеме.

Вот тут Рим и произнес: «Так Брокгаузен же». А потом добавил: «И Ефронен…»

Ну… От полноты картины с коллегой Колиным припадок тогда и случился. Он очки свои снял, квакнул как-то, рот раскрыл и, как сидел на диване, так на него и повалился. Задыхается, слезы размазывает и выдавливает из себя, повизгивая: «Николай Михалыч… Коля… я ведь думал… думал, что в кино только… ох!.. думал, не бывает так на самом деле… Брокгаузен!.. а-а!.. Какая там, к чертовой матери, Европа… на чесноке!.. с максимальным шансом отдачи… Ефр… Ефронен!.. о-ох!.. нас не победить!..»