— С юридической точки зрения он сиротой не является.

— Его родителей расстреляли прямо на улице. Соседи это видели.

Хорошо еще, Сохраб не понимает по-английски!

— У вас имеется свидетельство о смерти?

— О смерти? Это в Афганистане-то? Там у большинства населения нет свидетельств о рождении.

Глаза у чиновника так стеклянными и остались.

— Сэр, не я составляю законы. Как бы вы ни возмущались, вам придется доказывать, что его родители умерли. Мальчик должен быть официально признан сиротой.

— Но…

— Я еще не закончил. Ведь вам нужен длинный ответ. Следующая сложность — взаимодействие с властями страны, где ребенок родился. Это и вообще не просто, а если речь идет об Афганистане — тем более. Американского посольства в Кабуле нет. Это очень затрудняет дело. Вопрос становится почти неразрешимым.

— Так что же мне делать? Выкинуть мальчика на улицу?

— Я этого не говорил.

— Его изнасиловали. — Мне вспомнились колокольчики и подведенные глаза.

— Очень сожалею. — Полнейшее равнодушие, словно про погоду говорит. — Но для Службы иммиграции и натурализации это не повод для выдачи молодому человеку визы.

— Что вы хотите этим сказать?

— Если желаете как-то помочь своей родине, переведите деньги какой-нибудь достойной благотворительной организации. Или идите добровольцем в обслугу лагеря беженцев. Но в данный конкретный момент мы не рекомендуем гражданам США усыновлять афганских детей.

— Идем, Сохраб, — сказал я на фарси и поднялся с места.

Мальчик скользнул ко мне и прижался головой к моему бедру. На фото Хасан с сыном стояли в такой же позе.

— Можно еще вопрос, мистер Эндрюс?

— Слушаю.

— У вас есть дети?

Сощурился. Моргнул. Впервые за все время.

— Так есть или нет? Вопрос очень простой.

Молчание.

— Так я и думал. На вашем месте должен сидеть человек, который понимает, каково это — хотеть ребенка.

Я направился к выходу, Сохраб за мной.

— А вам можно задать вопрос? — ожил Эндрюс.

— Валяйте.

— Вы успели пообещать мальчику, что возьмете его с собой в Америку?

— И что, если успел?

Он покачал головой:

— Давать обещания детям — дело опасное. — Вздохнул и опять открыл ящик стола. — Так вы не отступитесь?

— Не отступлюсь.

Эндрюс протянул мне визитку:

— Тогда советую обратиться к хорошему адвокату по делам иммиграции. Омар Фейсал работает здесь, в Исламабаде. Скажите, что вы от меня.

— Спасибо, — пробормотал я и взял карточку.

— Желаю удачи.

Выходя из кабинета, я оглянулся. Ярко освещенный солнцем, Реймонд Эндрюс смотрел в окно, пальцы его нежно гладили помидорный куст.

— Всего наилучшего, — попрощалась с нами секретарша.

— Ваш босс мог бы быть и полюбезнее, — пожаловался я.

Как она отреагирует? Округлит глаза и скажет что-нибудь вроде: «Известное дело. Все жалуются»?

Она понизила голос:

— Бедный Рей. После смерти дочери он просто сам не свой.

Я вопросительно поднял бровь.

— Самоубийство, — прошептала дама в брюках.

В такси на пути в гостиницу Сохраб прижался головой к окну, не отрывая глаз от проплывающих мимо элегантных зданий, осененных эвкалиптами. Его дыхание то и дело туманило стекло.

Сейчас спросит меня, как прошла беседа.

Но он так и не спросил.

За закрытой дверью ванной шумно лилась вода. С первого дня нашего пребывания в гостинице Сохраб взял в привычку мыться перед сном не меньше часа. В Кабуле-то горячего водоснабжения было не сыскать днем с огнем.

Пока он отмокал в благоухающей пене (ну теперь-то ты чистый, Сохраб?), я позвонил Сорае.

Рассказал о нашем разговоре с Реймондом Эндрюсом.

Спросил:

— Что скажешь?

— Давай считать, что он не прав.