Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами — с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки.

Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой.

— Твой папа и я были братьями, — неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. — У нас был один отец.

Сохраб отложил лепешку.

— Папа никогда не говорил, что у него есть брат.

— Он и не знал.

— Почему?

— Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно.

У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни.

— А почему люди скрывали это от папы?

— Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья.

— Потому что он был хазареец?

Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.

— Да.

— А ваш отец одинаково любил тебя и папу?

Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу.

Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца.

— Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему.

— Ему было стыдно за папу?

— Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.

Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.

Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.

Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.

— Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, — сообщил Сохраб.

— Правда?

— Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.

— Тебе бы на улицы посмотреть, — сказал я.

— Они такие интересные?

Муллы на экране оживленно обсуждали тему.

— Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.

— Страшно, наверное. — Сохраб повернулся спиной к телевизору.

— Только на первых порах. Быстро привыкаешь.

— А снег там идет?

— Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?

— Да.

— Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.

— Ух ты! — В его улыбке было удивление.

— Сохраб?

— Да?

— Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?

Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.

— Я подумал, — выговорил Сохраб.

— И что?

— Мне страшно.

— Понятное дело, — ухватился я за соломинку. — Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…

— Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…

— Что?

Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.

— Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?

Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.

— Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.

Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.

— Я не хочу опять в приют, — тихо сказал он.

— Этого никогда не будет. — Я стиснул ему руку. — Ты поедешь домой вместе со мной.