Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

Оказалось, любитель политики, пуштун по национальности, обозвал Ахмада Шах-Масуда «предателем» – тот в восьмидесятых «заключил сделку с Советами». Повар (таджик) потребовал взять эти слова обратно. Пуштун отказался. Тогда таджик заявил, что Масуд Масудом, а вот сестра пуштуна точно давала советским солдатам. Завязалась драка. Кто-то (до сих пор неясно кто) обнажил нож.

Тарик – к ужасу Лейлы – вдруг оказался в самой гуще. Один миротворец тем временем успел сцепиться с другим миротворцем. На свет божий явился второй нож.

Лейла долго потом вспоминала, в какое побоище превратился званый ужин и как Тарик – с растрепанными волосами, с отстегнутым протезом – пытался выползти из-под груды дерущихся.

Удивительно, как быстро все запуталось. Сформированный до срока Руководящий совет избрал президентом Раббани. Прочие группировки завопили о кумовстве. Масуд призвал к спокойствию и терпению.

Хекматьяр – чья кандидатура даже не рассматривалась – пришел в ярость. Хазарейцы, припомнив долгие годы презрения и унижений, преисполнились возмущения.

Посыпались оскорбления. Прозвучали обвинения. Переговоры сорвались, и двери захлопнулись. Город напряженно затаил дыхание. В горах «калашниковы» были приведены в полную боеготовность.

Когда не стало общего врага, вооруженные до зубов моджахеды увидели врагов в бывших союзниках.

И день расплаты для Кабула настал. Когда ракеты дождем посыпались на столицу, люди бросились искать укрытия – и мама вместе с ними.

Она опять надела черное, удалилась в свою спальню, задернула занавески и с головой укрылась одеялом.

9

– Этот свист, – сказала Лейла, – этот проклятый свист. Ненавижу его больше всего на свете.

Тарик сочувственно кивнул.

Со временем Лейла поняла, что дело не в самом свистящем звуке, а в нескольких секундах, что проходят между пуском ракеты и ее падением, в промежутке, заполненном напряженным ожиданием. Неуверенностью. Неопределенностью. Каким окажется приговор – милостивым или жестоким?

Обычно обстрел начинался, как раз когда они с Баби садились ужинать. Отец и дочь замирали, обратившись в слух, их отражения костенели в черном окне. Раздавался свист, затем звук взрыва – где-то там, далеко, можно вздохнуть с облегчением. Не их дом превратился в развалины, не им выпала судьба, задыхаясь от пыли и отчаяния, откапывать из-под руин близких – сестру, брата, внука.

Но ведь в кого-то попали. В кого? После каждого взрыва Лейла, читая молитвы, выбегала на улицу, вне себя от страха за Тарика.

Ночью Лейле не давали уснуть вспышки за окном, автоматные очереди, дом сотрясался от грохота разрывов. Порой ракеты заливали все вокруг таким светом, что можно было читать. Короткие беспокойные сны были наполнены огнем, изувеченными телами, стонами раненых.

Утро не приносило облегчения. Раздавался призыв муэдзина, моджахеды откладывали оружие, обращались лицом на запад и молились. Передышка была короткой – молитвенные коврики сворачивались, и война начиналась сызнова. Горы обстреливали Кабул, в ответ столица палила по горам, а жители беспомощно взирали на происходящее – как старик Сантьяго бессильно смотрел на акул, рвущих на части пойманную им рыбу.

Куда бы Лейла ни пошла, повсюду она натыкалась на вездесущих людей Масуда в поношенных паколях – они патрулировали улицы, досматривали автомобили, курили, высовываясь из танков, глазели на прохожих из-за мешков с песком, наваленных чуть ли не на каждом перекрестке.

Только теперь Лейла редко куда выходила. И неизменно ее сопровождал Тарик, которому, похоже, очень нравилось ее охранять.

– Я купил пистолет, – как-то похвастался он, сидя под грушей у Лейлы во дворе, и продемонстрировал покупку. – Полуавтоматическая «беретта».

Какой он черный и страшный, подумала Лейла.

– Я не в восторге, – сухо сказала она. – Оружие меня только пугает.

Тарик вертел в руках обойму.