Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни (2008)

И все-таки Лейле хотелось пробежать по улицам, крича от радости. Ей никак не сиделось на месте. Баби сказал, что сперва они поедут в Пакистан, подадут документы на получение виз. А ведь Тарик в Пакистане, всего семнадцать дней как уехал – Лейла подсчитала. Если бы мама решилась семнадцать дней назад, они могли бы отправиться в путь все вместе. Но это сейчас неважно. Они едут в Пешавар – она, мама и Баби – и обязательно разыщут Тарика и его родителей. Их документы власти рассмотрят одновременно. А там… кто знает? Европа? Америка? Где-нибудь поближе к морю, как говорил Баби…

Мама полулежала, опершись о спинку кровати. Глаза у нее были заплаканы, руки вцепились в волосы.

Три дня назад Лейла вышла из дома глотнуть воздуха. Только она встала на улице у ворот, как что-то громко свистнуло у самого ее правого уха и звонко ударило в доску, крошечные щепки полетели в разные стороны. Сотни сожженных домов, тысячи ракет, упавших на Кабул, смерть Джити – ничто не могло вывести маму из оцепенения. А вот сквозная круглая дырка в воротах в трех пальцах от головы Лейлы пробудила к жизни, заставила понять, что война уже унесла двух ее сыновей и на очереди дочь.

Ахмад и Ноор улыбались со стен спальни. Мама с виноватым видом переводила глаза с одной фотографии на другую, будто испрашивая согласия. Благословения. Прощения.

– Здесь нас ничто не держит, – сказал Баби. – Сыновья наши погибли, но с нами Лейла. Мы вместе, Фариба. Мы сможем начать новую жизнь.

Баби взял маму за руку. Мама ничего не сказала, но выражение лица у нее смягчилось, стало покорным. Родители подержали друг друга за руки, потом неторопливо обнялись, мама спрятала лицо у отца на груди, вцепилась ему в рубаху.

В ту ночь Лейла никак не могла уснуть. Горизонт то и дело вспыхивал оранжевым и желтым. Сон сморил ее уже под утро.

Вот что ей приснилось.

Они на песчаном пляже. День холодный, ветреный, пасмурный, но под покрывалом рядом с Тариком тепло. Под пальмами, за белым штакетником, выстроились в ряд автомобили. От ветра слезятся глаза, песок засыпает стопы, вихрь несет с собой пучки высохшей травы. По волнам скользят косые паруса, над морем с криком машут крыльями чайки. Под напором стихии песок поземкой стелется над склонами дюн, слышен странный распевный звук.

Это певучие пески, говорит Лейла, мне отец давным-давно про них рассказывал.

Он смахивает песок ей со лба, перед глазами у Лейлы мелькает кольцо у него на пальце. Оно такое же, как у нее, золотое, покрытое сложным узором.

«Это правда, – говорит Лейла. – Песчинка трется о песчинку. Послушай только».

Он слушает. Хмурится. Ждет. Снова слушает. Когда ветер несильный, слышен словно легкий стон. А когда налетает порыв, кажется, целый хор поет высокими голосами.

Баби сказал, с собой следует взять только самое необходимое. Все остальное надо продать.

– На эти деньги мы сможем жить в Пешаваре, пока я не найду работу.

Следующие два дня они только и отбирали вещи на продажу.

Лейла в своей комнате откладывала в сторонку старые блузы, туфли, книги, игрушки. Под кроватью она нашла маленькую корову из желтого стекла, которую Хасина подарила ей, когда они перешли в пятый класс. И брелок в виде крошечного футбольного мяча, подарок Джити. И игрушечную деревянную зебру на колесиках. И фарфорового космонавта, которого они с Тариком нашли в сточной канаве. Ей было шесть лет, а ему восемь. Они еще немного повздорили, кто первый космонавта увидел.

Мама тоже разбирала вещи – неторопливо, глаза сонные, вид отсутствующий. Тарелки, салфетки, драгоценности (за исключением обручального кольца), большая часть одежды – от всего этого она хотела избавиться.

– Ты и это хочешь продать? – Лейла бережно держала в руках мамин свадебный наряд, каскадом ниспадавший на пол, пощупала кружева и ленты, дотронулась до мелких жемчужинок на рукавах.