Нулевой километр - Евгения Стасина (2018)

В тишине. Без навязчивой музыки, растекающейся по салону, без ее всхлипов и моих болезненных вздохов, без разговоров о том, каким по счету стало это предательство в ее жизни. Потому что тишина необходима: ей, чтобы мысленно проститься с подругой детства; мне, чтобы понять, почему даже саднящие костяшки пальцев, оцарапанная скула и лишь чудом избежавший перелома нос, волнуют меня куда меньше, чем привалившаяся лбом к стеклу Щербакова…

Глава 32

Я не знаю, который сейчас час. Время будто остановилось, оборвалось, обозначив свое нежелание передвигать минутную стрелку жутким цокотом торопливых Ленкиных шагов по асфальту. Уверенных шагов, ведь догоняя петляющую по тротуару Астафьеву, подруга даже ни разу не обернулась. Не сбавила ход, замерев под моргающим фонарем, и не предприняла попытки разглядеть сквозь тонировку мою онемевшую от боли потери фигуру… Просто ушла, опережая июльский ночной ветерок и неспешно ковыляющих прочь посетителей «Нулевого километра», тем самым подписавшись под каждым брошенным Снежаной словом. Правдивым, но от этого как-то не легче, ведь истина оглушает – я вновь недостаточно хороша, и мне вновь предпочли кого-то другого…

Быть может, все дело в этом месте с таким символичным названием? Оно проклято, и плевать, что эта черная дымка разочарования избрала лишь мои плечи, чтобы осесть на бархатистой коже. Нулевой километр – чертова точка на карте, от которой паутиной расходятся тысячи извилистых дорог, и какую бы я сейчас ни выбрала, дальше пойду одна. Воистину обнулилась, ведь кроме пустоты внутри я сейчас ничего не чувствую…

– Поехали домой, – даже голос Максима не будоражит кровь, ведь она только что свернулась в венах от яда предательства. Забила сосуды и стала похожа на дождевую грязь, что расплескивают ботинками помятые байкеры, кажется, вовсе не стесняясь своих опухающих от гематом неприятных лиц.

Словно сломанная неаккуратным ребенком кукла послушно пристегиваюсь ремнем безопасности и упираюсь лбом в холодное стекло. Может, мне это только кажется и оно вовсе не обжигает кожу, но надолго меня хватает:

– Развернись. Нам нужно в больницу, – и еще неизвестно, кто в этом нуждается больше: сердце сжалось до размеров грецкого ореха и настойчиво рвется прочь из моего тела, царапая горло своей сухой скорлупой. И пусть я знаю, что ни один медик не сумеет его оживить, не заставит забиться как прежде, у Бирюкова еще есть шанс:

– Вдруг у тебя сломан нос.

– Нет, – бросает беспечно, а я мечтаю отыскать фонарик в бардачке, чтобы досконально изучить его слегка разбухшую переносицу. Все равно красивую, даже несмотря на небольшое рассечение прямо по центру…

– Откуда такая уверенность?

– Богатый опыт, – криво ухмыляется, но все-таки сворачивает с дороги, теперь петляя по заставленным машинами дворам. – Поверь мне, будь он сломан, даже ты бы это сразу заметила. Так что обойдемся без снимков.

– А голова? – стою на своем, прекрасно помня, как здоровяк в кожаной жилетке умудрился пару раз заехать по ней своим большим похожим на булыжник кулаком, и неодобрительно щурюсь. – Езжай, я все-таки твой начальник и следить за здоровьем своих сотрудников моя святая обязанность.

Все просто: человек так устроен, что наложи он тысячи вето на встречи с родными, миллион раз прокляни свой генетический код, в тяжелую, горестную минуту он все равно вспомнит о матери.

Наверно поэтому, проводив взглядом спину Макса, скрывшегося в рентген-кабинете, я пихаю в пересушенную антисептиками ладошку врача слегка измятую купюру. Поэтому крадучись, как вор, следую за белым халатом, держа в руках перепачканные туфли, и юркаю в палату, благодарно кивая прикрывающему за собой дверь травматологу. Упираюсь затылком в кафельную плитку, пропахшую хлоркой, и стараюсь не шевелиться, наблюдая за мирно спящей Лидой.