Танго втроем - Мария Нуровская (2012)

* * *

Что сейчас со мной происходит? Антракт или конец? Если конец, то какое ему можно дать определение – счастливый или несчастливый? Все зависит от того, как я решу. Я сама. Потому что только я могу поставить плюс или минус, оценивая свою жизнь. А если это действительно конец, то какой бы знак я поставила? Пока не знаю… Слишком внезапно я сошла со своей дороги, чтобы увидеть ее во всей протяженности. Но моя дорога – это театр… а в театре оценивать должны другие. Актер играет, публика аплодирует. Или меня освистали? Мне частенько это снилось. Как я выхожу на сцену, а публика начинает хлопать, не позволяя мне говорить. Зрители не хотят меня слушать. Это самое ужасное, что может произойти в театре. Если не считать несостоявшийся премьерный показ…

* * *

Телефон Эльжбеты не отвечал, ничего не дало и ожидание перед ее домом. Однажды я торчала там чуть ли не до самого вечера, прежде чем отправиться в театр на свой спектакль. Вернее, я уходила и возвращалась, чтобы не привлекать к себе внимания. Наконец отважилась позвонить ее дочери и условиться о встрече. Та подозрительно быстро согласилась со мной встретиться. Про себя я решила держать ушки на макушке, ведь мне предстояла встреча с человеком, настроенным по отношению ко мне, мягко говоря, не совсем доброжелательно. Мы договорились встретиться в кафе неподалеку от офиса ее фирмы – дочь Зигмунда была особой чрезвычайно занятой, и, кроме того, это была моя инициатива. Она села за столик и вытащила пачку сигарет, предложила мне закурить, но я отказалась – не курю.

– И мне надо бросать, у меня уже совсем обожжено горло, но когда я сильно устану, то непременно кладу ноги на стол и достаю сигарету…

«Как настоящая деловая женщина», – подумала я.

– Вы хотели поговорить со мной о моей маме или об отце? – спросила она меня напрямик. – Если о Зигмунде, то хочу предупредить – о нем мне мало что известно, его почти никогда не бывало дома… Единственное, что мне удалось узнать за последнее время, это то, что мой отец – педофил…

«Ого, язык как бритва! – промелькнуло у меня в голове. – Однако вытянуть из нее вряд ли что-нибудь получится».

– А что вы скажете об объекте его педофилии?

Она рассмеялась:

– Не знаю. Близко не знакома. Но сочувствую.

– Неужели все так запущено?

– Понимаете, из того, что мне рассказывала мать, я поняла: отец загубил свою профессиональную карьеру из-за непомерных амбиций – очень уж ему хотелось сравняться с Лонцким. Можно даже сказать, что Лонцкий был постоянным жильцом в нашем доме. Мы ходили на него в театр, потом обсуждали его роли… и снова ходили. А уж после премьерного спектакля «Амадей», в котором Лонцкий играл Сальери – ну вы, должно быть, помните эту постановку с Лонцким и Романом Поланским в роли Моцарта, – отец просто заболел и, кажется, до сих пор не выздоровел…

Я видела этот спектакль. Мы смотрели его вместе с Дареком. После ночи в поезде, грязные, невыспавшиеся, мы поперлись в «Театр на Воли». Билетов, разумеется, не было, но нам удалось заполучить входные. Я как раз заканчивала лицей и была юной восторженной девушкой, которая бредила театром, а Зигмунд уже тогда играл в нем. И мог заболеть. Да любой актер на его месте мог заболеть после того, что увидел на сцене. Лонцкий играл юношу Сальери и старика Сальери, и для преображения ему хватало всего несколько штрихов. К примеру, он зачесывал назад падавшие на лоб пряди, и его лицо молодело, морщины разглаживались…

– Отец, конечно, понимал, что недостаточно просто постоять рядом или даже сыграть вместе с Мастером, – продолжила свой монолог дочь Зигмунда, – так или иначе, человек остается самим собой… ну а если не умеет сохранить свою индивидуальность, то начинает испытывать недомогание. А если человек недомогает, то ему требуется сиделка. Вот он и сменил сиделку постарше на более молодую. Вообразил себе, что молодая станет заботиться о нем лучше.