Мисс Хед пригласила меня к столу. После больничной посуды этот китайский фарфор, прозрачный хрусталь, инкрустированное столовое серебро и брюссельские кружевные салфетки показались сказочной роскошью. На столе стояла маленькая золотистая индейка, пышное картофельное пюре, оранжевое масло с орехами, соус, картофельный морс, ярко-зеленый горох — и все мое трехнедельное воздержание рухнуло.

Я чуть не сунула нос в блюдо с индейкой. Мисс Хед улыбнулась и пригласила меня садиться. Неужели она приготовила этот роскошный обед для меня? А если бы я отказалась? Сидела бы в одиночестве и ела одна? Я чуть не заплакала, когда мисс Хед с улыбкой попросила меня разрезать индейку. Как случилось, что эта самостоятельная, образованная женщина так одинока? Так же одинока, как я, когда неделя за неделей притворялась, что хочу умереть? Есть ли у нее друг? Или тайный любовник, которому она отказала сегодня, чтобы спасти мою душу? Я искренне надеялась, что есть.

— Откуда у вас такой замечательный фарфор и все остальное?

— От матери. Я была единственным ребенком, поэтому мне все досталось. Правда, я редко пользуюсь всеми двенадцатью предметами сервиза.

Я пристально посмотрела на нее: интересно, мучило ли ее одиночество? Я ведь тоже вознамерилась остаться одна — без родителей, любовника и друзей. Можно ли жить совершенно одной?

После обеда мы вернулись на свои диванчики выпить чаю с мятой. Потом мисс Хед принесла из спальни отливавшую красным виолончель, села на краешек хрупкого стула и поставила ее между коленями. Внимательно осмотрела смычок и даже прицелилась, как стрелок из лука. Сняла с метронома крышку, завела его и начала играть. Я узнала партию виолончели из «Мессии» — неистовую, бурную, так что стул под мисс Хед подозрительно зашатался, а очки опасно запрыгали на носу.

Она опустила голову и на минуту закрыла глаза. Потом прислонила виолончель к стене, посмотрела на часики на груди и негромко сказала:

— Уже десять вечера. Вы, наверное, устали, мисс Бэбкок. Я отвезу вас в больницу.

— Кажется, мне лучше пойти в мансарду, мисс Хед.

Она устало улыбнулась и похлопала меня по плечу: «Дей-стви-тель-но».

Я с трудом открыла тяжелую дверь и вышла в гулкий альков. Меня ждали суровые взгляды с портретов. Я передернула плечами и храбро двинулась вперед. До сих пор я обманывала их ожидания. Всю свою жизненную энергию я растрачивала, добиваясь, чтобы меня любил мужчина. Хватит! Больше этому не бывать! Я гордо подняла голову и впервые улыбнулась портретам и высоким деревянным стульям, выстроившимся вдоль тускло освещенного коридора.

«Кто создал мир и зачем?» — так называлась тема, которую я выбрала для реферата по философии. Я работала над ней почти всю рождественскую ночь и к четырем утра написала четырнадцать страниц. Пользуясь картезианским методом, я составила изящное доказательство существования Бога, основанное на постулате: нельзя понять то, что не существовало изначально. Я прочитала написанное, восхитилась и довольная, как сам Господь Бог после сотворения человека, отправилась спать.

Утром, едва заскочив в ванную, я села за стол продолжать реферат. Но вопрос «зачем» поставил меня в тупик. Моя теория рушилась, как карточный домик.

Помучившись еще немного, я вычеркнула из названия слово «зачем» и ограничилась четырнадцатью страницами.

Спустя два дня мисс Хед вернула мне реферат с большой красной «С»[1] и сказала, что снизила оценку за то, что я неправильно раскрыла тему, моя аргументация недостаточно логична, а форма изложения вызывает массу нареканий. Но, несмотря на эту неудачу, я поняла, что взяла приличный старт.

— Оценка «С» не должна отбить у вас желание трудиться, — закончила свою тираду мисс Хед. — Вы слишком сентиментальны. Придется с корнем вырывать эмоции в доказательствах любого рода.