Кимоно - Джон Пэрис (1997)

Тьма легла на пути,

Что оставил в воде

Пробежавший челнок;

Слышно, горцы идут,

Возвращаясь домой.

Джеффри уехал рано утром после долгих колебаний, поручив Танаке заботиться и оберегать его леди и точно выполнять то, что она ему прикажет.

Только на половине пути, на крутом подъеме между Никко и Чузендзи, он почувствовал, что его легкие как будто освобождаются от толстой, покрывавшей их кожи. Тогда он порадовался тому, что поехал.

Приехав, он пошел пешком. Кули шел перед ним, неся на спине его багаж. Они шли под проливным дождем по длинной тропинке через ущелье. Джеффри чувствовал, что вокруг него горы, но их очертания были окутаны туманом. Наконец туман поднялся вверх; и хотя местами он еще висел на ветвях деревьев, похожий на клочки ваты, стали видны обрывы и пропасти; а над головой, пробиваясь сквозь покров тумана на невероятной высоте, обрывки гор казались падающими с серого неба. Все было омыто дождем. Утесы песчаника сияли, как мраморные, роскошная листва деревьев походила на лакированную кожу. Поток ревел в этой пустыне, несясь великолепными свободными прыжками по серым валунам. Туземцы проходили мимо, одетые в соломенные плащи, очень похожие на пчелиные ульи, в тонких капюшонах из промасленной бумаги, цвета шафрана или лососины. Полы их кимоно были подняты и закреплены вверху у мужчин и женщин как у рыбаков, показывая узловатые, мускулистые ноги. Цвет лица у этих горцев был красный, как цвет спелого плода; азиатская желтизна едва была заметна.

Некоторые вели длинные вереницы худых, с выдающимися ребрами лошадей, с колокольчиками на уздечках и высокими вьючными седлами, похожими на детские колыбели, окрашенные в красный цвет. Дикого вида девушки проезжали верхом в узких синих панталонах. Они ехали, чтобы доставить провизию в поселения на берегу озера или в отдаленные лагеря рудокопов по ту сторону гор.

Вся окрестность была полна шумом потока, тяжелым шлепаньем дождевых капель, задержавшихся на листьях, и грохотом дальних водопадов.

Какое облегчение вздохнуть опять полной грудью и какая радость убежать от мучительных улиц и игрушечных домиков, от переутонченного изящества токийских садов и утомительной для глаза мозаики рисовых полей в природу дикую и величественную, в землю лесов и гор, напоминающую о Швейцарии и Шотландии; а звучащий совершенно по-западному крик фазанов был музыкой для уха Джеффри!

Двухчасовой подъем внезапно кончился, и началась ровная песчаная дорога, обсаженная березами. В стороне, у чайного домика, за низеньким столом сидел мужчина. На нем были белые брюки, сюртук цвета маиса и шляпа-панама; все новенькое, с иголочки. Это был Реджи Форсит.

— А, — воскликнул он, — мой милый старина Джеффри! Я страшно рад, что вы приехали. Но вы должны были привезти с собой и миссис Баррингтон. Без нее кажется, что вам очень многого недостает.

— Да, это совсем особенное чувство, и очень неприятное. Но вы знаете, жара в Токио совсем испортила меня. Мне просто необходимо было уехать. А Асако так занята теперь своими новыми родными, японским домом и всякими вещами в этом роде.

В первый раз Реджи показалось, что он уловил в тоне голоса друга то, что он ожидал услышать раньше или позже, что-то обескураженное, — слово пришло ему в голову позже, когда он создавал музыкальный этюд, названный им «Дисгармония любви». Джеффри казался бледным и утомленным, он задумывался. Как раз пора было ему приехать в горы.

Они приблизились к озеру, просвечивающему между стволами деревьев. Дорожка вела налево, через мостик деревенского вида.

— Это дорога в отель. Яэ здесь. А там дальше русское, французское и британское посольства. Это будет с полчаса отсюда.

Маленькая дача Реджи была в нескольких минутах ходьбы, в противоположном направлении; потом два японских отеля, казавшиеся, со своими отодвинутыми стенами, скелетами домов, еще дальше лачуги, где продавалось съестное, иллюстрированные открытки, сухие бисквиты.