Кимоно - Джон Пэрис (1997)

— Выйдем и посмотрим, милая? — предложил Джеффри. Они прошли под низкими воротами, по усыпанной мелким щебнем дорожке, через уютный хорошенький сад ко входу в чайный дом; легкая постройка из коричневых досок, очень чистая и не знающая прикосновения грязных ботинок. На ступенях — целая коллекция гета — местных деревянных галош — и отвратительных модных ботинок говорила, что как раз принимали гостей.

Внутри темных коридоров дома слышался непрерывный легкий шум, как воркование голубей. Четыре или пять маленьких японок простирались на полу перед посетителями, бормоча шопотом: «Ирасшаи!» («Удостойте войти!»).

Баррингтоны сняли обувь и последовали за одной из этих женщин по светлому коридору с другим миниатюрным огороженным садиком, с одной стороны, и бумажными шодзи и выглядывающими из-за них лицами — с другой, через еще один сад, род восточного моста вздохов, к маленькому отдельному павильону, как бы купавшемуся в море зеленых кустов и чистого воздуха и связанному деревянным проходом с главной массой строения.

Этот летний домик заключал в себе единственную небольшую комнату, наподобие очень светлого ящика с деревянными рамами, стенами из непроницаемой бумаги, бледно-золотистыми циновками на полу. Только одна стена казалась капитальной и представляла род алькова. В этой нише был помещен продолговатый рисунок, изображающий цветущую вишню на склоне горы, а под ним на подставке из темного сандалового дерева сидела бронзовая обезьяна с хрустальным шариком в руках. Вот единственное украшение комнаты.

Джеффри и его жена сели или прилегли на четырехугольных шелковых подушках, называемых «забутан». Затем шодзи были отодвинуты, и открылся вид на Нагасаки.

Это было восхитительное зрелище. Чайный дом нависал над городом. Легкий павильон казался пульмановским аэропланом, парящим над гаванью. Был тот час вечера, когда волшебное очарование Японии особенно сильно. Все неизящное и грязное было скрыто бамбуковыми заборами и окутано туманом сумерек. Это полчаса серого сияния. Серо было небо, и воды гавани, и крыши домов. Серый туман поднимался над городом, и черно-серые полосы дыма шли от доков и пароходов к порту. Деятельный шум города доносился ясно и отчетливо, но бесконечно далекий, как доносятся к небесным богам звуки земли. Волшебный час, когда ожидаешь чуда.

Две маленькие женщины принесли чай и сладкое печенье; зеленый чай, похожий на горьковатую горячую воду, безвкусный и не утоляющий жажды. Поразили их лица: покрытые слоем пудры, они были старые и сморщенные.

Они заметили национальность Асако и заговорили с ней по-японски.

— «Вежливость у них не особенная, — подумал Джеффри, — достаточно любопытства, назойливости и распущенности».

Но Асако знала всего несколько фраз на родном языке. Это привело девушек в затруднение, и после совещания шепотом и хихикания в рукава одна из них побежала искать подругу, которая могла бы рассеять тайну.

— Несан, несан[10], — звала она через сад.

Странная маленькая посуда была подана на лакированных красных подносах, рыба и овощи живописно расположены, но чрезвычайно невкусные.

Появилась третья «несан». Она говорила немного по-английски.

— Оку-сан[11] — японка? — начала она после того, как поставила перед Джеффри маленький квадратный столик и проделала обряд преклонения.

Джеффри отвечал утвердительно. Снова преклонения, уже перед «оку-сан» и приветствия шепотом на японском языке.

— Но я не говорю по-японски, — сказала Асако, смеясь.

Это смутило девушку, но любопытство подталкивало ее.

— Данна-сан — ингирис[12]? — спросила она, смотря на Джеффри.

— Да, — сказала Асако.

— Что, у многих англичан японские жены?

— Очень у многих, — был неожиданный ответ.