Кимоно - Джон Пэрис (1997)

Как бы в ответ на свое пение Джеффри внезапно встретил Вигрэма. Вигрэм был пассажиром на пароходе вместе с ними. Он старый итонец, и, правду сказать, это было единственным сходством между двумя мужчинами. Вигрэм был низкого роста, толст, вял, имел глупые глаза и помятое лицо. Он растягивал слова, имел литературные претензии и путешествовал для развлечения.

— Эй, Баррингтон, — сказал он, — вы совсем один?

— Да, — отвечал Джеффри, — моя жена сильно утомилась, ушла спать.

— Так вы, пользуясь благоприятным случаем, изучаете ночную жизнь, а, повеса?

— Немножко в этом роде, — сказал Джеффри, который считал, что быть благонравным мальчиком — дурной тон, и не хотел прослыть таким даже перед Вигрэмом, хотя его мнение и не ставил ни во что.

— Не следует ходить по улицам; а впрочем, все равно. Здесь в клубе мне сказали, что Нагасаки — одно из самых жарких мест на земном шаре.

— Довольно сонное место, — отвечал Джеффри.

— О, здесь! Здесь английские товарные склады и консульства. Здесь всегда мертво. А вот пойдемте со мной смотреть танец Чонкина.

Джеффри был поражен таким эхом собственных его мыслей, но сказал:

— Я должен вернуться: жена будет беспокоиться.

— Нет еще, не сейчас. Все это окончится в полчаса, и это стоит посмотреть. Я как раз иду в клуб за приятелем, который обещал повести меня.

Джеффри позволил убедить себя. В конце концов, дома его не ожидают сию минуту. Уже много лет он не посещал мест с дурной репутацией. Это дурной тон, и они не влекли его. Но странность и новизна привлекательны, и ему хотелось на минутку заглянуть за кулисы этой новой и неизвестной страны.

Чонкина, Чонкина!

Почему бы ему не пойти?

Он был представлен Вигрэмом его приятелю мистеру Паттерсону, шотландскому коммерсанту в Нагасаки, имевшему обычай в субботние вечера выходить из клуба в состоянии некоторого опьянения.

Они позвали трех рикш, которые, казалось, знали без всяких приказаний, куда их везти.

— Это далеко отсюда? — спросил Джеффри.

— Не очень, — сказал шотландец, — очень удобно расположено.

Они ехали по узким, запутанным улицам с той же фантастической игрой света и теней, освещенными бумажными стенами и яркими шарами ламп на воротах.

Издали донесся звук барабанного боя. Джеффри слышал раньше звуки барабана, похожие на эти, в сомалийском селении близ Адена, дикие, примитивные звуки с подобием маршевого ритма, побуждавшие двигаться сотни черных тел на каком-то диком празднестве.

Но здесь, в Японии, такая музыка звучала призывом оторваться от цивилизации, как старой, так и новой.

«Чонкина, Чонкина!» — казалось, выбивал барабан.

Рикши свернули на улицу пошире, с домами более высокими и богатыми, чем были до сих пор. Они были выстроены из темного леса, как большие швейцарские шале, и увешаны красными бумажными фонарями, похожими на огромные спелые вишни.

Снова вход, похожий на театральные подмостки, но более заполненный женщинами с их нижайшими преклонениями, шествие по освещенным коридорам и крутым лестницам, похожим на пароходные трапы, и всюду тяжелый запах дешевых духов и пудры — запах публичного дома.

Трое гостей поместились сидя или полулежа вокруг низкого столика с пивом и печеньем. В коридоре слышался целый хор писклявых и хихикающих голосов. Затем распределение ролей, видимо, совершилось, и шесть маленьких женщин вбежали в комнату.

— Патасан-сан! Патасан-сан, — кричали они, хлопая в ладоши.

Это, наконец, были женщины-мотыльки из видений путешественников. На них яркие кимоно, красные и голубые, вышитые золотом. Лица их бледны, как фарфор, и кажутся эмалированными от употребляемой ими жидкой пудры. Их волосы, черные и блестящие, как солодковый корень, собраны в фантастические завитки, украшены серебряными колокольчиками и бумажными цветами. Очарование, впрочем, разрушало облако тяжелого запаха, окружавшее их.