Кимоно - Джон Пэрис (1997)

— Стадию открытий! Случалось вам ходить по японскому городу в сумерки, когда звучат вечерние колокола невидимых храмов? Поворачивали ли вы в переулки и видели ли мужчин, возвращающихся в свои тихие домики, и группы членов их семьи, собравшихся встретить их и помочь им переменить кимоно? Слышали ли плеск и журчание в банях, этих вечерних клубах для простого народа и сборных пунктах для болтунов? Слышали прерывистую музыку самисена, зовущую вас в дома гейш? Видали вы гейшу в синем платье, сидящую строго и холодно в рикше, везущей ее на встречу к любовнику? Слышали вы музыку Приаповых празднеств, несущуюся из веселых кварталов? Видели вы, какая толпа собирается на храмовый праздник, покупая маленькие растения для своих домов и грошовые игрушки для детей, теснясь возле предсказателей, чтобы узнать будущее счастье или горе, швыряя Богу свои медяки и хлопая руками, чтобы привлечь его внимание? Разве вы смотрели на все это без удовольствия, без желания узнать, как живет и что думает этот народ, что у нас общего с ним и чему у него нам учиться?

— Думаю, что понял вас, — сказал Джеффри. — Это все очень живописно, но всегда кажется, что они что-то скрывают от вас.

— Конечно, — сказал его приятель, — всякий умный человек, живущий в их стране, думает, что надо только изучить их язык и усвоить их обычаи, и тогда откроется все скрытое. Это сделал Лафкадио Хирн; оттого и я надеваю кимоно. Но что же он открыл? Массу красивых рассказов, отголоски старой цивилизации и фольклора; но в разуме и сердце японского народа — единственного из цветных народов, который не склонил головы перед белой расой, — очень мало или даже ничего, пока не достиг третьей стадии — свободы от иллюзий. Тогда он написал «Мой взгляд на Японию» — свою лучшую книгу.

— Я не читал ее.

— Надо прочесть. Остальные его вещи — мелодии, которые я мог бы сыграть вам сейчас. А это серьезная книга — истории и политической науки.

— Что звучит для меня довольно сухо, — засмеялся Джеффри.

— Это объяснение страны человеком, лишенным иллюзий, страны, в которую он хотел проникнуть глубоко и которая оттолкнула его. Он объясняет настоящее прошлым. Это разумно. Мертвецы — истинные руководители Японии, говорит он. Под изменчивой поверхностью нация скрывает глубокий консерватизм, подозрительность ко всему постороннему и новому, скрытую самоудовлетворенность. И сверх того, она так же скована сейчас первобытными семейными узами, как и тысячи лет тому назад. Вы не можете быть другом японца, если вы не принадлежите к числу друзей его семьи; и вы не можете быть другом его семьи, если не входите в нее. Это несокрушимое препятствие, которого не одолеешь.

— Значит, я имею преимущество в этом отношении, так как вхожу в семью.

— Не знаю, право, — сказал Реджи, — но не думаю, чтобы они очень желали вас. Примут вас очень вежливо, но посмотрят на ваше появление как на вторжение и постараются удалить вас из страны.

— Но моя жена? — сказал Джеффри. — Ведь это же их плоть и кровь.

— Не знаю, конечно. Но как бы дружественно к вам ни относились, я все же на вашем месте был бы очень осмотрителен. Японцы внешне гостеприимны, но искреннее отношение к иностранцу бывает у них только в очень редких случаях.

Джеффри Баррингтон посмотрел в сторону жены, сидевшей на уголке большой подушки, переворачивая одну за другой цветные, с белыми полями японские гравюры на дереве. Огоньки вспыхивали и перебегали около нее, как толпа назойливых мыслей. Она почувствовала, что на нее смотрят, и взглянула на него.

— Видно ли вам так, миссис Баррингтон, или зажечь, может быть, свет? — спросил хозяин.

— О нет, — отвечала маленькая леди, — это все испортит. Эти рисунки кажутся совсем живыми при таком огне. Какая милая коллекция у вас!

— Там нет ничего ценного, — сказал Реджи, — но они очень эффектны, даже самые дешевые.