Наездницы - Энтон Дисклофани (2013)

Историю нашего с Сэмом рождения мама любила рассказывать еще больше, чем историю ее знакомства с отцом. В ее исполнении это звучало как волшебная сказка о матери, которая, вынашивая близнецов, об этом даже не подозревала. Мы с братом родились во время ранней зимней метели: шел снег, птицы замертво падали с неба, настигнутые неожиданным морозом. Все растения в мамином саду скукожились и сменили цвет с зеленого на темно-рыжий. У мамы живот был расположен очень низко, и родители ожидали появления крупного мальчика. Так что сюрпризом оказалась я, а не Сэм. Я стала ребенком, которого никто не ожидал. В нашем роду никогда не было близнецов. Когда мы с Сэмом родились, к нам все относились настороженно. Особенно ко мне. Либо я забрала силы у Сэма, став более крепким из близнецов, либо Сэм ослабил меня. Я была либо эгоистичной, либо бесполезной девочкой. Отец пытался рассеять эти представления, заявляя, что он не видит ни малейших признаков как первого, так и второго. Но даже его тревожило одновременное появление на свет мальчика и девочки, поскольку это противоречило установленному порядку вещей.

Мы были капризными малышами и оба страдали от колик. После родов мама несколько недель не вставала с постели. Отец ухаживал за ней, а потом ехал к другим пациентам, будучи единственным врачом на всю Иматлу. Он никогда не забывал о своей ответственности перед всеми этими людьми. Чтобы ухаживать за новорожденными младенцами, Теодорой и Сэмюэлом, то есть за мной и Сэмом, в городе наняли какую-то женщину. Перед нашим рождением мама начала расписывать стены детской сценками из сказок братьев Гримм. На одной из стен извивался локон волос Рапунцель, лишь отчасти окрашенный в золотистый цвет. Эту фреску закрасили много лет назад, но я до сих пор отчетливо ее помню. Я ее обожала.

Я заговорила первой, в девять месяцев. Сэм выжидал еще пять месяцев, хотя задолго до первых слов, обращенных к взрослым, он говорил со мной в темноте детской или в мягком утреннем свете, когда весь дом еще спал. Моим первым словом было «апельсин», и я его исковеркала до неузнаваемости. Но родители все равно меня поняли. Мама любила приписывать это моей врожденной любви к цитрусовым. Зубы у нас с Сэмом прорезались поздно, и мы оба оставались лысыми, пока нам не исполнилось по два года. Мы ненавидели спать днем и обожали хлеб с апельсиновым джемом.

Я до сих пор не избавилась от уныния тех первых дней: наше неожиданное появление и долгое выздоровление матери. Всегда существовала вероятность смерти во время родов. Этот риск был неизбежен, так что еще до того, как у мамы начались схватки, отец опасался, что роды будут тяжелыми. Метель, снег, впервые за последние десять лет легший на землю, схватки у мамы… То, что их малыши родились именно в этот, а не в любой другой, бесснежный день, должно было что-то означать.

Сначала родилась я.

– Девочка! – воскликнул отец так, чтобы это услышала мама.

Все хотели, чтобы первым ребенком стал мальчик, наследник всего семейного имущества. Это было чем-то само собой разумеющимся. Но когда отец обтер меня полотенцем и еще короче обрезал пуповину, чтобы одежда ее не раздражала, появилась еще одна головка. Этот ребенок родился очень быстро, быстрее, чем я, и оказался мальчиком. На это отец отреагировал молчанием. Он растерялся и смутился. Он хотел мальчика, а получил девочку, и вдруг мальчик? Что-то тут было не так. Боги не исполняют желания смертных просто так, не ожидая чего-то взамен в качестве благодарности.