В этом свете многие странности Лайлы приобретали смысл. Например, то, как она боялась глутамата натрия. Я наткнулся на несколько не очень последовательно написанных статей, в которых высказывалось предположение, что глутамат натрия может иметь какое-то отношение к заболеваниям нервной системы. Для Лайлы этого было достаточно. Она прямо-таки с религиозным рвением исключала его из своей пищи.

– Я хотела в полной мере воспользоваться выпавшим мне шансом, – тихим голосом объясняла она мне. – Я читала… читала… читала, свято веря в любое новое предположение. Харуто был строгим вегетарианцем. Окончательно вегетарианкой я стала только после его смерти, но и прежде предпочитала пищу растительного происхождения. Наука вообще склонна считать, что растительная пища полезна для здоровья.

В больнице Лайла продолжала придерживаться вегетарианства. Я счел это свидетельством того, что она все еще на что-то надеется. Лично я считал, что никто не в состоянии безропотно вынести жалкую больничную вегетарианскую еду без твердой веры в то, что она полезна для здоровья.

И, конечно, я проводил свои собственные поиски. Пока Лайла спала, я бродил по интернету от ссылки к ссылке. Как на следующий день после нашего знакомства, так и сейчас я, в сущности, искал правильную комбинацию ключевых слов и символов, которая могла подарить мне то, в чем я так сильно нуждался: надежду.

Не имело значения, где я ее отыщу, хотя ситуация, признаюсь, меня ужасала. Исследования и эксперименты, основанные на свежих идеях, проводились по всему миру. Работа никогда не останавливалась. Существовали некоторые перспективные направления будущих изысканий. Определенную надежду давали исследования, связанные со стволовыми клетками. Эксперименты, проводимые на животных, доказали потенциал одного лекарственного препарата на основе модели ДНК, который, возможно, в состоянии на определенное время вызывать ослабление симптомов и ремиссию, как в случае с Лайлой.

Я показал Линн то, что нашел, когда Лайла была на обследованиях.

– В перспективе возможно, – мягко ответила Линн. – Я надеюсь, что еще при моей жизни ученые разработают лекарство от этой болезни. Вполне вероятно, что это лекарство как раз и будет создано на основе модели ДНК.

– А как насчет Лайлы? В статье писалось, что клинические испытания этого лекарства пройдут только через несколько лет.

– Да, Каллум. Испытания лекарственного препарата на людях проведут только через два года, как минимум.

Два года. Двадцать четыре месяца. Девяносто шесть недель. По сравнению с вечностью это ничто. Когда я высказал это вслух, Линн лишь молча покачала головой.

– Она должна, Линн. Она и так долго держалась.

– Вы продолжайте читать, продолжайте искать, – мягко сказала мне врач. – Не важно, насколько пессимистично настроены я или Лайла. Вы ее любите. Не бросайте своих поисков.

Я кивнул. Она права. Я не смогу перестать желать и пытаться, даже если от этого будет зависеть моя жизнь.

– Но если вы хотите, чтобы я была предельно с вами откровенна, Каллум, то слушайте… Я не знаю, как в той мексиканской клинике удалось спровоцировать ремиссию ее организма и почему болезнь вернулась. Я понятия не имею, почему ее организм так быстро сдает, но, пусть вам будет тяжело это слышать, я уверена, что Лайле остались не годы, а считанные месяцы. Думаю, она уже со всем смирилась.

– Я не могу сдаться.

– Разумеется, не можете, но мне думается, будет лучше, если вы сосредоточите всю свою огромную, прямо-таки фантастическую энергию на том, чтобы максимально облегчить Лайле жизнь в то время, которое у нее осталось.