Соблазн - Кен Шэйкин (2009)

— Бедный пианист. Ему нечего делать, только менять кассету в магнитофоне.

— Бедный магнитофон. Возможно, вам следовало бы попытаться дать рукам честную профессию?

Совет независимого богача бедному работяге.

— В самом деле? И что я мог бы делать с ученой степенью по фортепиано? Чистить туалеты?

— Возможно, вам понравилось бы чистить туалеты.

— Особенно языком.

Она старается не смотреть на Червяка, не замечать его попыток облизнуться языком, похожим на язык рептилии. С маленькой лысой головой, он действительно похож на червяка. Барбара представила его скользящим в грязи. И наслаждающимся этим.

— Мне кажется, вы слишком интересуетесь человеческим дерьмом. А умеете ли вы играть на своем инструменте?

— Вы имеете в виду пианино?

— Разумеется, я имею в виду пианино, человек-помойка.

Грубость мужчины не раздражает ее, но ей хотелось бы, чтобы он прекратил свои извращенные намеки.

— Вы можете сыграть Vissi d'arte[5]?

— Вы имеете в виду Пуччини?

— Ну не «АББУ» же! Да, конечно. Я имею в виду арию Пуччини, кретин.

Он испытывает ее терпение, этот человек должен быть мазохистом. Много лет назад, когда была певицей, она знавала многих пианистов. Все они были мазохистами. Прежде чем переехать в пригород, она была знакома и с гомосексуалистами. У нее был парикмахер, служивший предметом поклонения за его безоговорочную преданность отчаявшимся домохозяйкам, ехидный и ироничный иногда. После развода она перестала к нему ходить, предпочитая сама взбивать волосы, а не становиться объектом насмешек этого ехидного евнуха. Возможно, этот бар относится к местам, которые он посещает субботними вечерами вместе с другими парикмахерами, соперничая с ними своими украшениями.

— Ну? Так вы можете сыграть Vissi d’arte?

— Конечно, я могу сыграть эту арию, милашка. Может быть, ты споешь ее, маленькая сучка? — Выплюнув последнюю горькую порцию яда женоненавистника, он чуть не свалился на нее. Пьяная гадюка застыла в вертикальном положении и прошипела: — Или хотя бы будешь открывать рот, как королева дрэга?

Барбара искоса посмотрела на него. Червяк и есть червяк. Пресмыкающееся, вызывающее дрожь отвращения. Весь покрытый слизью. Но похоже, он единственный пианист здесь.

— Разумеется, я спою сама. Потому что я не фальшивая женщина.

Ее голос так давно был лишен практики, что она сомневалась, польется ли из ее рта нечто большее, чем горячий воздух. Единственное, для чего использовалась ее гортань после ухода, — это кашель завзятого курильщика. Она бросила курить, но вред голосу был нанесен гораздо раньше, еще при рождении. Хотя по сравнению с этими открывающими рот куклами она была рождена, чтобы стать Марией Каллас. Мало того что она может петь, ее груди тоже настоящие. Немного поникшие за эти годы от тяжести и заброшенности, но все еще часть ее тела, а не костюма. Они даже не подвергались хирургическому вмешательству, тогда как ее голосовые связки не остались прежними после удаления миндалин. Что-то улучшилось, ее голос стал ниже. Он тоже немного поник за эти годы от пренебрежения. Тогда же, в молодости, она перестала исполнять тирольские песни. Высокие ноты всегда были для нее проблемой. Ее голос был слишком низок для больших партий. Но она все равно их пела. Подобно Каллас минус талант и октавой ниже. Но она всей душой любила музыку. Она жила для искусства. Она жила ради любви. И что это принесло ей? Сердечную боль и арию в качестве воспоминания.

Vissi d’arte. Vissi d’amore. Она помнила эти слова. Первые звуки разорвали тишину, встречающую свободный микрофон. Простота чарующей мелодии завладела миром. Ее голос поднимался вверх, пользуясь случаем, как солдат, как дезертир, храбро стоящий перед шеренгой расстрельной команды. Напряженность нарастала. А голос поднимался все выше и выше вырываясь из глубин щемящей тоски.