Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон (2010)

— Если это там горящая земля и орки — то да. Босуэллу понравилось бы иметь армию орков, работающих на него. «Жестокий», «безжалостный» — слишком слабые определения для него. По сравнению с моим отцом, гуманным человеком и гуманным работодателем, помешанным на безопасности производства и тому подобном, радеющем о своих работниках… Да он устроил бы там ад! Так или иначе, мой брат погиб на войне, и не о чем тут рассуждать. Как вы верно заметили, у отца остались я и Флика. Кстати об орках: у кого записная книжка Беатриче Маласпины? Мне хотелось бы еще раз взглянуть на те рисунки. Забавно, как подумаешь, что от нее нам остались только они да башня; сама же она для нас загадка.

Делия задумчиво смотрела, как мелкие волны набегают на берег, создавая легкую рябь. Почему находящееся в непрестанном движении море так умиротворяет, унимает боль, завораживает?

— Все дело в игре света, вечном движении и постоянно меняющемся узоре, — заговорил Люциус, наблюдая за ней. Он всем сердцем тянулся к Делии и сопереживал ей — сидящей здесь, на песке, рядом с ним, обхватив руками колени и положив на них подбородок.

Воэн повернулась к собеседникам и, сдвинув темные очки, посмотрела им прямо в лица. В глазах ее поблескивали золотые крапинки. Рыжевато-карие глаза, так колоритно сочетающиеся с римским носом.

— Я не могу пойти на это, Люциус. Даже если бы хотела. Это не мое. Я приняла решение, что не вернусь больше на оперную сиену, но музыка по-прежнему останется моей жизнью. Можете вы это понять? Или банковское дело так разъело вашу душу, что вы забыли: искусство — это призвание, а не просто выбор?

— Удар ниже пояса. Увольте меня от суждения. Ваш отец считает, что вы справились бы. Я счел бы это за комплимент, особенно после того, как вы потратили столько времени и сил, цапаясь с ним, как по-вашему?

— Он пытается мной манипулировать, навязать мне свою волю.

— Да нет же.

— Ваши родители запихнули вас в банк. Мой родитель тащит меня в «Солтфорд». В чем разница? Разве что вы с этим смирились, а я не намерена. — Делия умолкла на некоторое время, потом вновь взорвалась: — Слишком поздно! Мне двадцать семь лет! Мне уже не измениться!

Она подвинулась к воде и вошла в море. Люциус последовал за ней.

— Двадцать семь! А сколько было Уйнстону Черчиллю, когда он принял на себя руководство Британией в суровое время? За шестьдесят. — Уайлда уязвили ее представления, что жизнь заканчивается в двадцать семь лет. Ведь это означало бы, что он, в свои тридцать пять, не имеет и вовсе никаких перспектив, кроме как быть банкиром и мужем Эльфриды. — Давайте порассуждаем логически. Вы уже потратили тетушкины деньги и в настоящее время не получаете от отца ничего. Насколько хватит ваших сбережений?

— Сбережений? — переспросила она.

— Я так и думал. Иными словами, если доходы от оперного пения прекратятся, вы останетесь без гроша.

— Петь можно не только в опере. Мюзиклы, например. Именно этим я хочу заняться.

— Чтобы выстроить новую карьеру, потребуется время, а какие гарантии, что дело у вас пойдет?

— Жизнь вообще не дает гарантий. Музыка — рискованная профессия; не важно, насколько ты талантлив или успешен. Мне ли этого не знать. Просыпаешься утром с больным горлом и думаешь: что, если я потерял голос навсегда?

— У вас есть квартира?

— Я снимаю.

— Могут возникнуть проблемы. Вам придется искать работу или богатого мужа.

— Ну, уж спасибо.

— Конечно, в положенное время, после смерти отца, вы получите дивиденды со своих десяти процентов солтфордских акций. Если только компания еще будет функционировать и если ваш родитель не передумает.

Уайлд видел, что Делии не приходил в голову такой вариант. Она опять надвинула очки на глаза. Черт бы побрал эти заслонки — совершенно нельзя понять, о чем человек думает!