Голубые Орхидеи - Джулия Фэнтон (1995)

— Я была в Лос-Анджелесе дважды с Большим театром. О Валенька, ты не представляешь, насколько богаты американцы. Там есть улица, которая называется Родео-Драйв, где полно одежды тысячи расцветок, уйма шелка, кружев, блесток, ювелирных украшений. А какое там телевидение, Валентина! А американские машины! Мне бы так хотелось иметь красный «Форд» с откидным верхом!

Валентина слушала, и глаза ее сияли.

— Еще, — просила она. — Расскажи мне еще, мама.

Лицо Нади смягчилось.

— В Калифорнии женщины очень, очень красивые, — продолжала она, — самые красивые женщины в мире. Но ни одна из них не красивее тебя, мой зайчик. Твои глаза такие зеленые, — зеленее, чем Шварцвальд в июне… Даже в Голливуде ты будешь особенной.

Валентине нравилось, когда ее мать говорила так, будто они сами могли поехать в Америку. Она приникла к Наде и нежно поглаживала ее руку.

— Когда-нибудь ты вырастешь, — добавила Надя, кашляя, — а я стану старой, дряхлой и седой, так что тебе придется делать все для меня, душа моя. Ты обещаешь мне? — Она крепко сжала плечи дочери. — Поклянись мне, Валентина, всем святым, Россией, что ты добьешься известности, только тогда все это будет иметь смысл.

Сбитая с толку, Валентина не понимала, о чем говорит ее мать.

— Да, — пробормотала она, желая доставить ей удовольствие. — Мама! — она поморщилась, так как пальцы матери слишком сильно впились ей в плечи.

— Извини, детка.

Надя резко отвернулась к стенке, и ее тело стало содрагаться от рыданий, которые столь часто и неожиданно теперь подкрадывались к ней.

К лету Валентина с матерью были в Париже, где Петров нашел для Нади работу в Советском посольстве. Она стала переводчицей при коммерческом атташе и тратила часы на скучные экономические отчеты и монотонные заседания. Они снимали крохотную квартирку на правом берегу в районе Менильмонтань с его узкими улочками и маленькими домами, недалеко от кладбища Пер-Лашез. В ней было всего три комнаты, но они даже и не мечтали о такой роскоши, как высокие потолки, резные лепные украшения, обои с ворсистым рисунком и маленький газовый камин. Каждое утро Валя ходила в булочную, находящуюся от них через два дома, купить круассаны на завтрак. Потом ей приходилось сидеть с Надей, чтобы проследить, как та поела; ее мама в последнее время похудела и передвигалась словно заведенная.

— Здесь такой хороший хлеб. Но не слишком привыкай к французской кухне, голубка, — однажды утром, в конце второй недели их пребывания в Париже, сказала Надя. Она возилась со своим пальто, отпарывая его нижнюю кромку маленькими ножницами. — У меня есть большой секрет. Мы не останемся здесь.

— Но куда мы поедем? — с тревогой спросила Валентина. Париж казался бесконечно далеким от ее потерянного брата, и она не представляла, как он найдет их здесь.

— Не могу тебе сказать, — прошептала Надя. — Плохая примета говорить о чем-то хорошем преждевременно.

— Но… мы собираемся назад в Россию?

— Это секрет, Валентина… удивительный секрет! — Она обняла дочку. — Так что, пожалуйста, причешись и не забудь умыть свое хорошенькое личико. Мы идем за покупками сегодня!

— Снова?

— Это не просто посещение магазинов, а нечто особенное. — Щеки Нади пылали. — У нас целый день, Валенька, а в конце дня… — Улыбка матери отражала волнение. — О, мы разбогатеем, дочка! Мы станем такими богатыми!

Париж! Валентине этот город дарил невероятное наслаждение. Летящие ввысь соборы, зеленые парки, широкие бульвары и узкие средневековые, вымощенные булыжником улицы. Замечательные магазины и лавки, вкусно пахнущие рестораны — и все это омыто легким июньским ветерком.