Ча-ча-ча - Джейн Хеллер (1996)

— Имя?

— Элисон Ваксман Кофф.

— Нет, имя судна.

— О, извините, «Марлоу».

— Тип судна?

— Сорокафутовая шхуна Джона Альдена.

— Ваше положение?

— Мое положение?

— Положение вашего судна.

— А-а. Оно тонет. Иначе зачем бы я стала звонить в береговую охрану?

— Нет, нет, — сказал старшина Дюнн. — Местонахождение. Где находится лодка?

Где находится лодка? Теперь я была по-настоящему озадачена. Мы были где-то в середине пролива Лонг Айленд, но я понятия не имела, где именно.

— Минутку, — сказала я и позвала Кулли.

— Скажи ему, что мы в пяти милях на восток от рифа Брэнфорд, — крикнул он мне.

— Мы в пяти милях на восток от рифа Брэнфорд, — передала я старшине Дюнну. Было очень много шумов и помех, и я не была уверена, что меня услышали. Поэтому я повторила свое сообщение еще раз.

— Яхта «Марлоу», вас не слышно, — ответил старшина Дюнн, подтверждая мои опасения. — Переключитесь на двадцать второй канал.

— Конечно, если вы считаете, что по двадцать второму будет лучше слышно, — ответила я.

У меня были такие же проблемы с моим кабельным телевидением. Канал «Эйч-Би-Оу» принимался прекрасно, а тот, по которому передавали погоду, совсем не работал. Я переключилась на двадцать второй канал и в третий раз объяснила местоположение лодки. Потом в каюту вбежал Кулли и вырвал микрофон из моих рук.

— Говорит капитан «Марлоу». МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ[68], — закричал он.

МЭЙДЭЙ? О, Господи. Мы тонем. Мы тонем, черт побери. А я все свои силы потратила на то, чтобы не есть пережаренные тосты в тюрьме до конца своих дней. Пережаренные тосты были не так уж плохи, по сравнению с тем, что я могла утонуть. Господи, до чего же перспектива оказаться на дне пролива Лонг Айленд может изменить отношение к некоторым вещам.

— МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ, — повторял Кулли в микрофон. Ответа не было. — МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. МЭЙДЭЙ. — Молчание. Не было слышно даже помех. — Черт. Радио закоротило. Должно быть, из-за воды.

— Что мы будем делать? — заплакала я.

— Сядем в шлюпку и покинем корабль. Вода прибывает слишком быстро. Мы не можем больше оставаться здесь.

— Но Кулли, как мы можем покинуть корабль? Эта шхуна — твое детище, твоя гордость, твоя отрада. Это твой дом, твой…

— В рубке есть брезентовая сумка с аварийным набором. Она около спасательных жилетов. Иди и принеси ее, — сказал он, не обращая внимания на мои слова. — Я поставлю аварийный буй, чтобы береговая охрана могла найти лодку, если она утонет.

— Но, как они…

— Сонни, принеси аварийку и спасательные жилеты. Пожалуйста.

Пару секунд мы пристально смотрели друг на друга.

Тот, кто первым придумал выражение «красноречивое молчание», был прав. Молчание Кулли говорило: «Любимая, лодка тонет. То же самое происходит и с моим сердцем. Но я отказываюсь умирать, потому что я Здоровый и Сильный Мужик». А мое молчание имело следующий подтекст: «Я знаю, как ты любишь эту лодку, Кулли. Я бы пожертвовала всем, чтобы сохранить ее для тебя. Но в глубине души мне бы хотелось никогда не видеть твоей чертовой посудины».

Я побежала в рубку и забрала сумку с аварийным набором. В ней были свисток, несколько сигнальных ракет, одеяло, сигнальное зеркало, бутылочка с демеролом[69] и немного продуктов (консервированные бобы, банка равиоли и сухой гороховый суп).

— А что ты теперь делаешь? — спросила я Кулли, вернувшись в каюту и увидев, что он вышел на палубу.

— Я спускаю паруса, — торопливо ответил он. — Надеяться больше не на что. Лодка тонет, и я ничего не могу сделать.

Я видела, с каким смирением он балансировал на палубе, с каким хладнокровием опускал сначала грот, потом — стаксель.

Он как раз собирался спустить кливер, когда споткнулся за стаксель, упал на палубу и застонал от боли.

— Кулли! — закричала я и бросилась к нему.

— Господи, — стонал он, держась за ногу. — Я сломал ее.

— Ногу?