Девушка с обложки - Павел Шорников (2001)

Сергей улыбнулся, оценив черный юморок.

— Я о ней ничего не знаю… перед последним курсом… — начал было он свою исповедь, но тут же замолчал. «Чего это я разоткровенничался? — спросил себя Кузьмин. — Не хватало еще, чтобы этот разговор дошел до Леры…» — Короче, я искал ее. Долго… Но безрезультатно…

— Как ее зовут?

— Вероника, — ответил Сергей и тут же, спохватившись, поспешил сменить тему. — И писать я не прекращал! — воскликнул он. — Вот что! Поехали ко мне! Покажу тебе свои последние работы. Их еще никто не видел. Даже Лера. Ты будешь первым.

На это предложение Оглоблин ничего не ответил, — уставился в свои ладони. Еще секунда и между старыми приятелями могла бы пробежать черная кошка. К счастью, этого не произошло: выручил телефонный звонок.

— Привет, Солнышко! — сказал Сергей в трубку и продолжил: — На нашем месте?.. Через час?.. Нет, никаких планов нет. Ну и что, что голос, просто все это как-то неожиданно. — Кузьмин бросил взгляд в окно, за которым беззвучно шевелили листвой тополя. — И дождь накрапывает… С собой, конечно… Хорошо, хорошо… договорились. Целую…

Сергей повесил трубку.

— Валерия? — спросил Данила.

— Она… Странный какой-то звонок. Ну да ладно… — Сергей украдкой посмотрел на часы, улыбнулся, кивнул на картину. — Займемся делами? Показывай, что принес.

Оба дружно забыли о предложении поехать взглянуть на картины Кузьмина.

Приятели поднялись с кожаного дивана, на котором, может быть, провели жизнь с пяток Обломовых, и подошли к картине. Оглоблин аккуратно стал снимать бумагу.

— «Распятие Спасителя», — сразу узнал Кузьмин. — Копия и очень приличная.

— Все правильно. Вопрос: чья работа? Ни даты, ни подписи.

— А сам, что ты думаешь? — спросил Сергей, продолжая внимательно изучать картину.

— Я полистал справочники… «Распятие» заказал артели художников в шестидесятых годах XIX века петербургский банкир Ритгер. Картину писали всей артелью. Потом, опять же всем миром, сделали копию, ее-то и всучили банкиру. А оригинал в итоге попал к Фирсу Журавлеву, который тоже приложил руку к картине. У Фирса было время, чтобы сделать с «Распятия» еще одну копию. Я думаю, это он — Фирс Сергеевич Журавлев.

Сергей подошел к столу, достал лупу и, вернувшись к картине, стал изучать ее сантиметр за сантиметром.

— То, что это девятнадцатый век — очень и очень может быть, — сказал он наконец. — И это точно не Журавлев.

— Тогда кто?

Кузьмин еще минут пять в полной тишине (было слышно только тиканье каминных часов на столе) изучал картину.

— Ну что ж, — выпрямившись, сказал он. — Могу тебя поздравить. Это почти наверняка Крамской. И это настоящая сенсация. Про эту картину ни в одном каталоге, ни в одном справочнике, да и вообще нигде не упоминается. Ты где ее нашел, чертяга?

— Представляешь, — просветлел Оглоблин, — где-то по весне иду по улице, в центре, — вечерело уже, — сто раз там ходил, как раньше не замечал? И вдруг окно на той стороне — кто-то включил свет. Я уже прошел мимо, но краем глаза за что-то успел зацепиться — вернулся. Полки с кастрюлями, черный потолок, гадкая зеленая стена, а на ней вот она — грязная, закопченная… Нарвался я на коммуналку с такими ушлыми ребятами… Они картину-то сами продать хотели, как только я сказал, что к чему. Но везде им давали меньше, чем предложил я, — копия неизвестного… В конце концов договорились…

— Хочешь ее продать? Мы бы купили. И деньги — вперед.

— Нет… Пусть повисит пока у меня.

— Могу дать официальное заключение… Наша фирма привлекается Управлением по сохранению культурных ценностей… Мой тебе совет: продай картину нам. За границу ты ее все равно не вывезешь.

— За границу? — отозвался Данила. — И в голове не держал. И заключения мне никакого не надо. Достаточно того, что я о ней все знаю. Мы знаем. А если надумаю продавать, вот тогда…

Оглоблин стал аккуратно упаковывать картину.