Банкирша - Александра Матвеева

Что я узнала? Что хотела. Лялька умерла. Меньше суток назад. Через два часа ее кремируют. Миша не хочет со мной говорить. Бред.

— Юра, выясни, сколько ехать до крематория, и закажи цветы.

Я курила сигарету за сигаретой, ожидая момента, когда нужно будет одеваться, чтобы ехать.

— Алло?

— Привет! Ты почему дома? Я по поводу денег.

Боровская говорит, ты не звонила. Лен, ты чего, все еще обижаешься на меня?

— Нет.

— Деньги возьмешь?

— Они больше не нужны.

— Почему?

— Она умерла.

— Кто?

— Лялька. Моя дочь.

— Я сейчас приеду.

Он приехал через пятнадцать минут. Потянул носом воздух, открыл створку окна. Только после этого обеспокоенно заглянул мне в лицо. Он выглядел скорее раздосадованным.

— Что случилось?

— Лялька умерла.

Он недоверчиво взглянул в мои сухие глаза.

— От чего?

— Рак печени.

— Разве она болела? Ты мне не говорила.

— Я сама узнала вчера вечером.

— От кого?

— От нее. Она позвонила и сказала, что врачи дали ей три месяца.

— А когда она умерла?

— Сегодня ночью.

— Вот черт!

Его правый кулак ударился в левую ладонь.

— Теперь ты мне никогда не простишь, что так любила меня этой ночью.

Я была наповал сражена его эгоизмом. Конечно, он практически не знал Ляльку, но ведь она моя дочь…

— Я полный болван! Лен, не сердись. Мне жаль, что так случилось. Я знаю, ты ее любишь. Что я могу сделать?

— Ничего. Спасибо.

Я видела, что он не способен на искреннее сочувствие. Его застарелая ревность к моему прошлому, к Ляльке мешала ему разделить мое горе. Ну что ж. Я обойдусь.

— Ты мне скажешь, когда идти на похороны? Я обязательно освобожусь.

Он нежно поцеловал меня, погладил по плечу. Мое спокойствие обмануло его, он решил, что я философски отнеслась к несчастью, и, ободренный, уехал.

Я надела черное закрытое платье, набросила на голову черный кружевной (еще мамин) шарф, и мы поехали.

Я сидела на переднем сиденье рядом с Юрой. Все заднее сиденье было завалено розами.

* * *

Лицо. Мертвое лицо моей Ляльки. Какое маленькое. Такое личико было у нее в семь лет. Уголки губ опущены. Ей было больно и страшно.

Цветы, цветы. Как одурманивающе пахнут эти бесконечные цветочные охапки.

Миша. Что у него с лицом? Прижимается ко мне рыхлым телом, плачет.

— Мамочка…

Как неприятен его запах! Пота? Болезни? Страха?

Женщина-церемониймейстер в строгом костюме. Голос летит вверх. Зал огромен. Люди. Речи. Шепот.

Маленькая холодная неживая рука. Возьми мою руку, доченька, пусть тебе не будет так страшно.

— Прощайтесь! — горестно-властно звучит под сводами.

За этой стеной — пламя. А Вдруг она не умерла?

Холодный липкий мгновенный страх.

— Нет! Нет! Нет! — шепчу, говорю, кричу.

— Тихо, тихо, Леночка. Не надо.

Костя. Он обнимает меня за плечи, прижимает к себе.

Я не хочу.

Я хочу быть с дочерью. Хочу видеть ее лицо. Еще, еще… Пока можно. Отстраняю мужа, наклоняюсь, целую холодный костяной лоб. Кто-то, желая проститься с Лялькой, пытается осторожно оттеснить меня.

Я остаюсь на месте. Вереница людей обтекает меня.

Недоуменный шепот:

— Кто это?

— Ее мать.

Мать. Тридцать лет я была матерью. Это было главным в моей жизни. Всегда, даже в годы нашего разрыва. Я находила возможность следить за ее жизнью, а иногда и приходить на помощь. А вот сейчас, в эту минуту я перестаю быть матерью.

— Пожалуйста, отойдите в сторону.

Костя, преодолевая мое сопротивление, заставляет меня сделать шаг назад.

Гроб на постаменте плавно плывет к стене. Стена расходится на две половины. Пламя…

Все меркнет перед глазами. Я опускаюсь, опускаюсь…

Меня подхватывают, выводят из зала.

В аванзале кучка людей. Следующий покойник.