И весь ее джаз… - Иосиф Гольман (2013)

Когда пошла горячая, я начал руками растирать ее кожу. Это было непростым делом — ключицы казались тоньше, чем куриные кости.

Но постепенно к щекам вернулся ее обычный, розово-смуглый цвет.

— Ты что ж творишь? — спросил я, когда отошел от первого испуга. — Почему стояла под холодной водой?

— Я не знала, как сделать горячую. Не нашла печки.

Господи, этого мне еще не хватало!

Наивной чукотской девочки. Не разобралась с трехпозиционным краном. На какой заимке она росла?

Я велел ей вылезать из ванны, но столкнулся с необычным.

Обычно — это когда мои слова тут же выполняют. Она же их просто проигнорировала.

— Ну и? — угрожающе спросил я. Девяносто процентов моих знакомых просто бы обосрались, услышав этот вопрос.

Девушка же лишь протянула мне банку с шампунем — открыть у самой не хватало сил.

— Я не могу с грязной головой, — сказала она.

— А вчера могла? — спросил я и дорого бы дал, чтобы забрать эти слова назад.

Она отвернулась и начала мыть голову шампунем.

Мне было стыдно, сам не знаю почему. Я стал тоже намыливать ей голову.

— Ты промокнешь, — сказала она.

Наверное, лучше бы мне было раздеться. Но почему-то не захотелось показывать свое тело. И из-за наколок, и из-за того, что там, где я обычно обитал, не было тренеров по фитнесу.

Она тоже вряд ли пользовалась их услугами. Однако ее девятнадцать — это не мои пятьдесят два.

Короче, я действительно промок. Потому что она не вылезла из-под душа, пока не вымыла свои волосы трижды. Густые и тяжелые, темные, но не черные, они доставали ей до середины спины. Как она вообще сумела их сохранить в той жизни, в которую окуналась?

— Разве удобно с длинными волосами? — спросил я.

— Неудобно, — ответила она.

— А зачем… — вопрос был снова ненужный, и я остановился на полдороге.

— Мама просила не стричь, — прозвучал ответ на незаданный вопрос.

Я решил идти до конца.

— А где мама?

Ответа не последовало.

— Где твоя мама? — спросил я. Мне вдруг захотелось отвезти неразумное дитя к мамочке и исчезнуть с ее горизонта. Возможно, кое-что Всевышний мне за это списал бы.

Но ответа так и не дождался.

— Ладно, Наргиз, — сказал я, вынимая ее из ванны. — Одевайся, — и сунул ей кучу нового тряпья. Весом она была легче, чем овчарка Булатова, я как-то жил у него в рыбачьем домике, знаю.

Наргиз, не стесняясь, одевалась. Опять ничего не сказала, но по ее миндалевидным черным глазкам было понятно, что она очень довольна. Все вещи оказались велики, хотя я старался выбирать поменьше. Некоторые — сильно, некоторые — чуть-чуть, но велики оказались все. Впрочем, это ее нисколько не смутило.

Теперь она молча смотрела на меня.

— Что ты хочешь?

— Есть.

Ого, прогресс. Первое высказанное вслух пожелание.

— Есть больше нельзя. Если хочешь, сделаю сладкий чай.

— Хочу.

Я не удержался и добавил к чаю бутерброд со сливочным маслом, сооруженный из оставшейся от моего завтрака половинки бублика. Он был съеден как и первая порция: очень неторопливо, но до последней крошки.

Несмотря на непозднее время, я решил лечь спать. Завтра предстоял тяжелый день. Во-первых, я велел сегодняшней торговке шубами приготовить первые деньги. Ясно, что у нее не будет всех сразу. Но она должна быть в тонусе. Возможно, придется сделать ей больно. А может, ее сестре. У меня больше нет права на гуманизм. Весь запас гуманизма я израсходовал на эту чукчу, которая сейчас как раз аккуратно доела мой любимый бублик.

— Да, вот забыл отдать.

Я вынул из кармана и протянул ей сверкающую божью коровку.

Она ахнула, вцепилась в заколку и побежала к зеркалу.

Господи, неужели ей четырнадцать? Этого мне только не хватало.

Вернулась с заколкой в волосах.