Бабочка на огонь - Елена Аверьянова (2005)

— Все, — ответила Злата странным голосом, как будто у сказанного ею слова было еще какое-то значение. — Я, конечно, не могу, находясь в данный момент в Москве, проверить, сделаете вы это или нет, но я почему-то вам доверяю, — добавила она.

«Ну, еще бы, я — не ты, обманщица», — подумала Катюша.

— Я тоже вам доверяю, — ответила она. — Вы обещали мне порвать свое заявление в милицию.

— Считайте, что я делаю это у вас на глазах, — сказала невидимая собеседница и сквозь расстояние от Любимска до Москвы Катюша услышала, как хороший режиссер Басманова, дочь режиссера Басманова, племянница режиссера Басманова-Маковского, оттого — уже трижды режиссер Злата, рвет какую-то бумагу.

Катюша вздохнула — придется довольствоваться этим, верить собственным ушам.

Сидящий рядом Максим Рейн нетерпеливо дернул задумавшуюся Катюшу за руку. Материализовавшийся из воздуха, неожиданно возникший перед ними обоими Родион Раскольников этот жест не одобрил взглядом, пока только взглядом. Но Максим Рейн понял, все понял, поплелся в хвосте «влюбленной» — кто бы сомневался — пары. Уязвленный Катюшин начальник больно прикусил губу, подумал о своей подчиненной и человеке в погонах: «Да он просто пожирает ее глазами».

— А вам туда нельзя, — через плечо, чуть повернув голову назад, сказал главный здесь милиционер, когда троица подошла к служебному входу.

«Кому это он?» — растерялся Максим Рейн, оглянулся, понял, что ему.

— Давайте я хоть вам помогу, — обратился он к девушке, невидимой за букетами собранных у зрителей цветов. — «Хоть так проберусь к Груне», — подумал Максим.

«Уводит ее от меня», — он опять поглядел вслед Катюше и «цветущему» от Катюшиного присутствия мужику.

— Не стоит, — странным голосом ответила невидимая за букетами лилий и гладиолусов девушка в ярко-красном платье — судя по фигуре, красивая, и скрылась за дверями вожделенного для Максима служебного входа, по-прежнему охраняемого парнями в форме.

Максим был зол, чертовски зол, и голос девушки показался ему тяжелым от ненависти. От злости он сорвался, подбежал к большому омоновцу, цепляя того, катящего коляску с инвалидом тоже в коридор служебного входа, закричал:

— А его почему пропускаете?

Большой омоновец распрямился, стал еще больше, осторожно, чтобы не повредить руку слабенького, кричащего человечка, отцепил его от себя, как колючку репейника. Максим отлетел в руки другого омоновца, начал жаловаться тому, хныкать:

— Его-то пропустили…

Думал, что не катаньем, так нытьем откроет себе дорогу в гримерную знаменитой певицы.

Ничего у него не вышло. Так и простился он с мыслью сказать Груне заранее подготовленные, оригинальные слова. Как их, невысказанных, и себя Максиму было жалко! И не понимал он, глупый, что судьба хранила его, не допустив в покои Груни. Потому что через несколько минут от гримерной и от певицы, настоящее имя которой было — Аня Григорьева, остались «рожки да ножки» — дым, порох, кровь.

— Боже, как я устала, как я измоталась сегодня, — жалела себя Груня Лемур за двадцать минут до взрыва.

Она сидела в целой, еще не разлетевшейся от спрятанной в цветах бомбы гримерной перед зеркалом, но на себя в зеркале не смотрела. Сил не было убрать со лба руки и поднять голову. Вот как она устала. А еще эта подруга детства, эта Катюша Маслова, которую она, Груня, зачем-то, посреди концерта, в запале, не отдавая себе отчета, пригласила в гости. И о чем им разговаривать? А главное, как шевелить языком, испытывать чувство радости от встречи, если больше всего на свете сейчас Груне хочется чисто вымыться и крепко спать. Представив, как она лежит на простынках в гостинице и закрывает слипающиеся глаза, Груня жалобно застонала. Наверное, ей, выжатой, как пресловутый лимон, не дожить до эдакого блаженства.