— Пусть так. Тем не менее я не считаю, что ранние браки способствуют достижению жизненного успеха, — сказала я.

— Но у тебя-то все получилось. Ты и Эми родила, и институт закончила, и людям в Африке помогала. Между тем, когда ты забеременела и вы с Дэном поженились, все предсказывали тебе будущее обыкновенной домохозяйки. Эми похожа на тебя больше, чем ты думаешь. Она такая же свободолюбивая. Здесь же, на ферме, она совершенно лишена самостоятельности и все продолжают обращаться с ней как с маленькой девочкой. Знаешь, Бретт, я наблюдала за ней исподтишка все двенадцать месяцев, что вы у нас живете, и пришла к выводу, что она не больно-то счастлива.

— Зато Дэн часто оставлял ее одну — и днем, и даже ночью. В этом тоже нет ничего хорошего, — резко сказала я и посмотрела на бабушку с некоторым раздражением. Я никак не ожидала, что она спокойно отнесется к желанию Эми переехать к отцу.

Хотя бабушка смотрела на меня с сочувствием, ясно было, что она так и осталась при своем мнении. Я отвела глаза и заскользила взглядом по комнате. Это была самая большая комната в доме — единственная, где имелось целых три окна. Здесь висели четыре книжные полки, стоял огромный комод с выдвижными ящиками, два кресла с гнутыми ножками, старинный письменный стол и огромная деревянная кровать с резным изголовьем. Пол был застелен персидскими коврами, купленными много лет назад, когда их стоимость равнялась примерно двадцатой части того, что они стоили нынче. В комнате пахло старинными книгами и нафталиновыми шариками.

Мягкий свет, лившийся из-под абажура настольной лампы, высвечивал предметы на столе: гнездышко камышевки с двумя крохотными яичками, напоминавшими крупные жемчужины, череп обезьяны и две фотографии в серебряных рамках — мою и Райана.

Кристаллы необработанных аметистов, кварца и полевого шпата прижимали к поверхности стола пачки с рукописями. Тут же красовался панцирь пустынной черепахи, найденный бабушкой во время странствий по Эфиопии.

— Много разных штучек, да? — спросила бабуля, перехватывая мой взгляд. — Самое главное, я знаю, что все это, в общем, негодный хлам, но ничего не могу с собой поделать. Продолжаю окружать себя безделушками.

— Ты всегда была для меня хорошей матерью, — сказала я, возвращаясь к важной и болезненной для меня теме. — Жаль только, что ты мне столько лет лгала. Ты бы и дальше это делала — если бы не события последних дней.

У бабушки навернулись слезы.

— Ох, Бретт, ты не представляешь, как мне больно оттого, что тебе пришлось через все это пройти…

— Так зачем ты все-таки мне лгала? — спросила я.

Бабушка откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. В этот момент я особенно ясно увидела, насколько она стара и немощна, и у меня сжалось сердце.

— Ты росла таким счастливым ребенком. Я боялась, что, если расскажу тебе правду, у тебя навсегда исчезнет прежний счастливый блеск глаз. Ну вот. А потом ты забеременела… — Тут бабушка покачала головой и вздохнула. — Ты была такой целеустремленной. Ты хотела все успеть и всего добиться. И Эми воспитать, и институт закончить… Я же считала, что должна помогать тебе во всех твоих начинаниях, — и помогала чем могла.

— Это правда, — сказала я. — Но ты была просто обязана рассказать правду о моих родителях.

— Разумеется. Теперь это очевидно. Но тогда… тогда даже сама мысль о том, что случилось в тот год, когда твои родители расстались, вызывала у меня непереносимую душевную боль.

— Расскажи мне об этом, — сказала я. — Я должна знать все.

Бабушка потерла лоб, поморщилась и вздохнула.

— Я хотела, но не могла разрушить отношения, которые связывали Винсента и Эдварда. Видела бы ты, как смотрел на твоего отца Винсент. В его взгляде было какое-то колдовство, магия — то, что человек не в силах описать словами.

Бабушка говорила медленно. Возвращение к прошлому давалось ей с трудом.