Наследие - Кэтрин Уэбб (2016)

– Мы его любили! – лгу я. – Просто… просто Динни нам тоже нравился. И, как это бывает, приходилось выбирать между ними…

– А вам никогда не приходило в голову, что Генри… иногда дурно себя вел, потому что вы всегда избегали его, не принимали в свои игры и убегали с Динни? – спрашивает она.

– Нет. Мне… никогда не казалось, что он хочет с нами играть. Он никогда не давал понять, что хочет этого, – бурчу я.

– А я думаю, что ему этого хотелось. Я думаю, это ранило его чувства – то, что вы всегда убегали, не подождав его, – решительно возражает Мэри.

Я пробую представить себе нашего кузена в новом свете – пытаюсь взглянуть на его отношение к нам, к Динни, с этой новой стороны. Но у меня ничего не выходит. Все было не так, он был не таким. Меня захлестывает волна возмущения, но я, разумеется, сдерживаюсь, не произношу ни слова, и в телефонной трубке повисает тяжелое молчание.

– Извини, Эрика, мне на самом деле пора, – говорит Мэри на одном дыхании. – Было… приятно поговорить с тобой. До свидания.

Мэри вешает трубку раньше, чем я успеваю ответить. Это не выглядит грубостью или резкостью. Скорее это рассеянность, как будто ее внимание переключилось на что-то другое. За годы с тех пор, как не стало Генри, у нее появлялось много увлечений и проектов. Ковроткачество и акварель, гороскопы, собирание оттисков с мемориальных досок и англосаксонская поэзия. Увлечение семейной генеалогией тянется дольше прочих, этим она действительно занялась всерьез. Я невольно задумываюсь – не потому ли, что это дает возможность снова и снова произносить его имя, ведь надо учесть, что Клиффорд запрещает ей разговаривать о сыне. Генри Кэлкотт, Генри Кэлкотт, Генри Кэлкотт… Узнать все, что можно, о его предках, о каждой его составляющей, каждой частичке, словно это позволит создать его заново.

Он мертв. Это для меня очевидно. Его не украли, не унесли. Это не он был на заднем сиденье машины на автомобильной стоянке в Девайзесе. Это не его тащил на плече таинственный бродяга на трассе А361. Я знаю это точно, потому что ощущаю. Ощущаю память о его смерти. Чувствую, что она как-то связана с Росным прудом, даже несмотря на то, чего я сама не видела. Это чувство сродни тому, как я «слышала» очертания Динни в темноте накануне Рождества. Мы были там, Генри тоже был там – и Генри умер. У меня есть… очертания этого. Нужно только заполнить этот контур красками. Но я застряла и буксую на месте. Не могу никуда двинуться, пока не заполню эту пустоту в своей голове, пока не вытащу занозу из Бет. Любая новая гипотеза уведет в другую сторону из-за недостающих фактов. А я больше не хочу недомолвок. Мне нужно докопаться до правды. И если нужно начать с 1904 года, чтобы добраться до нее, значит так тому и быть.

Из кухонного окна я вижу Гарри, он маячит среди деревьев в дальнем конце сада. Дождь еще идет, даже сильнее прежнего. Гарри глубоко засунул руки в карманы рваненькой куртки, сутулый, промокший, какой-то жалкий. Не задумываясь, достаю остатки праздничной еды из холодильника и кладовой, отрезаю сочные куски от холодной индейки с обгорелыми голенастыми ногами. Мажу майонез на куски белого хлеба, укладываю между ними индейку и запихиваю все в бумажный пакет. Завернув все это в фольгу, я выхожу под дождь, накинув куртку на голову. Гарри не улыбается мне. Он неловко переминается с ноги на ногу, явно тяготясь и не зная, как быть. Дождь стекает с его дредов. Я чувствую запах его немытого тела. Нерезкий, животный запах… странно, но он не кажется неприятным.

– Привет, Гарри. Вот, я принесла тебе кое-что перекусить. Это сэндвичи с индейкой, – говорю я и протягиваю пакет.

Он берет его. Не знаю отчего, но мне все время кажется, что он вот-вот заговорит, хотя и понимаю, что этого не может быть. Наверное, потому, что это так свойственно человеку, так привычно. Общаться с помощью шума.