Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Бывают лица – да вы и сами знаете, дорогие мои – бывают невыразительные лица, улыбка на которых совершенно преображает их; стоит человеку или даже, что там говорить, даже женщине с плоским каким лицом улыбнуться, как лицо это высвечивается словно бы Божьим светом, преображается, как в Неопалимой Купине собственной улыбки предстает пред вами человек, будто бы Бог… Простите нас, грешных… Простите нас, мы любим этот прекрасный Библейский сюжет… Так вот тут ничего такого и близко не случилось. На Голубовича смотрела серая бесцветная физиономия, растянутая резиновой улыбкой на серых же губах; серые пряди, собранные в косу, лежащую на спине женщины, не отражали свет, а, значит, не имели цвета, серые брови вошедшей вставали домиком; глаз ее не было видно в полутьме. Единственное, что понял Голубович – женщина еще очень и очень молода. Машинально наш долбанутый на теток Ванек попытался взглядом определить кондиции предполагаемой своей спасительницы и – не определил: глухое платье скрывало все; сиськи, правда – это можно было понять, – сиськи казались большими, платье у нее на груди вздымалось высоко и широко.

– Добрый день, – сказала женщина. – Вам надо покушать. Вот… Она показала рукою на стол. Там на подносе стояли стакан с молоком, тарелочка с нарезанным сыром и несколько ломтей хлеба – такого же, как волосы женщины, серого цвета.

Голубович набросился на еду, как волк. В одно мгновение смёл он и хлеб, и сыр, и выхлестал молоко единым духом, словно бы водку пил. Водку… Водку… Водку!

– Какие новости в области? – хотел было осторожно спросить Иван Сергеевич у женщины, но не спросил. – Как тебя зовут? – еще собрался было спросить, но тоже не спросил. – Это ты меня перевязала? – самый умный вопрос решил задать насильственно вырванный из привычной среды губернатор, но и этот вопрос не задал.

– Давай, вали ее в койку, – посоветовал внутренний голос, видимо, как и сам Голубович, уже пришедший в себя.

– Нет, – безо всякого выражения на лице сказала женщина. – Нет. Мне нельзя этого… Не с вами… Вы же знаете, – вдруг незнамо с чего добавила она, и Голубович в сей же миг помимо себя, совершенно безотчетно, похолодел с ног до головы. И тут же невыносимым жаром повеяло от холодной только что печи, в отверстом ее зеве заполыхал огонь, и пистолетными выстрелами в этом огне затрещали дрова. И женщина преобразилась – теперь она стала молодой, рыжеволосой, худенькой, с прищуристыми смеющимися глазами. Но лишь на миг.

– Прикид какой, блин, возьми и сваливай, на хрен, – посоветовал внутренний голос. – Ты ж, блин, не пойдешь в этих, блин, тряпках.

– Ааа… Яа… Ээ-тто… Од… дежду… мне ббы… – заблажил дрожащий от холода и страха Голубович.

– Голыми мы приходим в этот мир, и голыми уйдем из него, – вновь улыбаясь, произнесла женщина, принимая прежний облик, и губернатор, опустивши огненный взор свой, обнаружил себя стоящим пред нею совершенно голым – правда, чистым и без каких бы то ни было следов боевых ранений. От печи продолжало нести жаром, и тут Голубович почувствовал себя как бы в сауне. Он даже слабо улыбнулся этой аналогии; стало полегче. Однако глаза женщины вдруг блеснули синим лазерным светом, и Голубовича вновь свело холодом. Поскольку мы никогда не врём, честность побуждает нас тут засвидетельствовать, что под направленным взглядом молодой женщины причиндалы губернатора отнюдь не восстали, что обычно в подобных обстоятельствах происходило с ними в автоматическом режиме. Ну, не восстали. Что было, то было. А сейчас не случилось. Голубович в тот миг не понял, не внял, что это была плата за спасение.