Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Прежде чем рассказать о дальнейших событиях, мы должны посвятить вас, дорогие мои, в краткую теорию мостов и путепроводов. Путепроводами, чтоб вы знали, называются мостовые переходы через любые пути сообщения, кроме водных. Например, путепровод, по которому тяжко проходит паровик, когда вы в пролеточке проезжаете – или, пожалуйста – именно пролетаете под ним на дачу, есть именно путепровод, а вовсе не мост. Так же и в городской черте путепровод над железнодорожными путями возле, к примеру, Николаевского вокзала, путепровод, по которому, вы, не давая шенкелей, удовлетворенно и расслабленно галопируете домой, опять-таки, к примеру, после двухчасового или, страшно молвить, трехчасового пребывания у знакомой посадской девицы, совершенно неправильно называется мостом. Это путепровод. А мост – он только через реку мост. Или через канал какой. Или же, к примеру вам сказать, только что начавшийся строительством Бруклинский мост через пролив Ист-Ривер в Северо-Американском городе Нью-Йорке, на котором уже успел погибнуть Джон Рёбринг – проектировщик и руководитель работ. А мостовой переход через, например, низину или широкий овраг, лишенный каких бы то ни было дорог, называется вообще виадуком. Тут уж ничего не поделаешь.

Но самое главное другое.

Вы, дорогие мои, по всему вероятию, представляете себе мост… путепровод… виадук как нечто незыблемое, установленное на незыблемых же опорах. Отнюдь! Мы не станем вам рассказывать про мосты, скажем, Цезаря, Александра Великого или даже Менеса, самого первого, как вам прекрасно известно, фараона Египта. Все они – то есть, мосты, а не поименованные нами государственные мужи, все мосты в различных вариациях представляли собою жерди, аккуратно уложенные на выдолбленные лодки. А уж по жердям, иногда падая с них или между ними, проходила и легкая, и тяжелая пехота, и легкая, и тяжелая конница, и колесницы, и – чуть мы не написали «легкие» – боевые слоны. Так что поставленные вплотную друг к другу деревянные барки на якорях, называемые плашкоутами, покрытые тесанными бревнами, а те, в свою очередь, как ребра кожею – грубо струганными досками, барки эти – тоже мост, принципиально ничем не отличающийся от мостов Менеса в конце третьего тысячелетия до нашей эры.

Красин с инженером Рёбрингом был хорошо знаком письменно, поскольку много с ним переписывался и, между прочим, уже после всех описанных нами событий к сооружению Бруклинского моста имел самое непосредственное отношение.

А пока Красин вышел из дворницкой; позади него неотступно следовали Морозов и Храпунов. Во дворе перед дворницкой никого, разумеется, не оказалось, словно мощное шествие людей по Невскому всосало, вобрало в себя решительно все население Санкт-Петербурга, кроме этих троих.

Красин не отметил даже вранья Морозова, что на улице, дескать, находятся его люди. Раздавлен был Иван Сергеевич, раздавлен и опустошен впервые в жизни, но одновременно и полон надежд, потому что Катю!.. Катю! Катю!.. обещали ему вернуть живой и невредимой! Так что некоторая шизофрения начиналась в несчастной красинской голове. Впервые в жизни, надо вам признаться, дорогие мои, впервые в жизни Красин столь непосредственный контакт имел с подонками в обличье людей и тем более впервые стал принужден вступить с такими личностями в переговоры и, сверх того, пойти на соглашние. Знал бы он, что ни одному слову их верить не следует, наше правдивое повествование в очередной раз пошло бы, возможно, по другому пути. Но что было, то и было, мы, опять-таки, врать не станем.

– Немедля же и едемте, Иван Сергеевич, – сказал за спиною Красина Морозов, – к ночи доедем. Тут у меня за углом экипаж. А в нем и фонари, и лопаты – все припасёно… Найдете заветное место в темноте-то, милый человек?.. Где прикопано-то?

– Найду.

– Ну, дык все одно – фонари у меня. Да-с! Припасёно!