Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Маша приложила узкую, точно такую же, как у Кати, ладонь, к груди, словно показывая, где у нее болит сердце – там, в самой-самой середине. Слезы вдруг брызнули у Маши из глаз, чего мы ожидать никак не могли, настолько сильным казалось нам юное ее лицо. Но у страстных женских натур, кстати вам тут сказать, слезы всегда очень близко. Слезы, значит, брызнули из Mашинных глаз, и так же неожиданно вдруг заплакала Катя. Если бы у нас, дорогие мои, хоть сколько-нибудь замечались садистские наклонности – чего, разумеется, и близко нет, посколькy мы считаем себя, страшно молвить, внутренне глубоко нежными и романтичными, как, впрочем, все себялюбцы – если бы у нас замечались садистские наклонности, мы бы сейчас насладились этим зрелищем: две сестры, обнявшись посреди полутемной монастырской церкви, тихонько плачут, утирая, как маленькие девочки, слезы кулачками. Это мы их заставили плакать! Мы! Мы довели до слез!

– Et comment savait-il?[188] – спросила Маша, переставши плакать.

– Je devinais… – вновь со смешками отвечала Катя. – Je lui ai envoyé une note avec une personne fiable, avec nos police du district. Nikolai Petrovich avait sauvé la succession d’incendies criminels et a récemment été dans le monastère… Et lui… – она вновь стала серьезной, – Je vous ai écrit pour lui, «Viens…». Juste… il suffit d’écrire… écrire qu’elle était vivante et que je l’aime… Si il largue tout et viennent… Pas besoin de lui pour être là maintenant, dans Peter… Ne pas… Je sens que je ne le fais pas… Voilà pourquoi je l’espère le rencontrer à la maison…[189]

– Il viendra, Katusha! Il va venir![190]

– Да!.. Да!..

Когда Маша, заперев за Катею дверь в монастырской стене, вместе с льнущими к ее ногам собаками шла к сестринским кельям, Катя уже была далеко, потому что Маша долго стояла у стены, прислушиваясь к Kатиным уходящим шагам, а потом просто впуская в себя тихую, чистую ночь и глядя, как на востоке мало-помалу разливается по небу светлая молочная полоса. И вдруг показался над краем земли ослепительный краешек солнца! Солнце красное встало над красной землей!

Маша радостно засмеялась и пошла к себе в келью, трепля по загривкам собак. В келье опустилась на крохотный коврик пред иконою Спасителя и так же радостно начала, крестясь, повторять:

– Спаси ее, Господи! Я верую Тебе! Спаси ее, Господи! Верую, что Ты спасешь! Спаси ее, Господи!

Потом она навзничь легла на низкую узкую свою постель, приложила руку к середине груди, как она это сделала недавно в храме, и самой себе сказала – теперь по-французски:

– Mon Dieu! Comment mes douleurs cardiaques!..[191]

В это время Катя с фонарем в руке уже стояла возле тех кустов, сквозь которые они с Красиным вылезли из потайного хода. Совсем рассвело. С улыбкою Катя посмотрела на примятую рядом траву, не успевшую и до сей поры окончательно распрямиться – настолько велика оказалась сила, примявшая траву к земле. И желание почувствовала Катя сейчас, желание, заставляющее и мужчин, и женщин совершать несвершаемое.

Желание Катя выдохнула – «ффуууу», постаралась выдохнуть, все еще улыбаясь, оглянулась по сторонам – никого. Потом несколько времени прислушивалась. Лес жил своей жизнью, уже полный рассветного птичьего пения, славящего свободу птиц, зверей и людей. Прислушалась, значит, Катя – никого.

Тогда она, с первого раза зажегши спичку, запалила фитиль в фонаре, задвинула стеклышко на нем, закатала на себе подрясник, присела на корточки и так, в левой руке поднимая фонарь, а правой раздвигая кусты, двинулась было голыми коленями вперед.

– Эй, девонька! – раздалось тут у нее за спиною.

Катя от неожиданности ахнула и села на попку, фонарь выронила. Фонарное стекло разбилось, огонек погас. Да тут, под Божием светом, а не в норе какой, фонаря не надобно было, говорим же мы – совсем уже рассвело.

7