Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Когда Ксюха с мертвым Цветковым на руках вышла на площадь позади Ледового дворца, там, на площади, уже стояла относительная тишина. Общий гул висел над площадью, что – мы уже вам, кажется, говорили, дорогие мои, – что всегда бывает, когда на ограниченном пространстве собирается большое число даже молчащих людей. А может быть, это ветер, тысячекратно ударяя в пластиковые щиты солдат, рождал немолчный однообразный звук. Точно так же ветер поет в песчаниках, перемещая и перемешивая крохотные частички породы. Бывали когда-нибудь в пустыне или хотя бы на границе песков, дорогие мои? Вот и советую никогда не бывать.

Относительная тишина, значит, стояла.

Несколько автоматных очередей, после которых стёкла в чижиковом КАМАЗе осыпались, а сам Чижик уткнулся головою в руль, несколько очередей отзвучали, отрывистые голоса офицеров и единый стук поднимаемых и вновь опускаемых на асфальт щитов отзвучали тоже, как и сотрясшие небо щелчки взводимых автоматных затворов. Все ждали новой команды. Все смотрели на закрытые стеклянные двери. И вот двери эти сами собою отворились, и Ксюха вышла из них.

Мы предугадываем ваши упреки, дорогие мои. Вы готовы нас упрекнуть в недостаточной последовательности. Ведь коль скоро Ксюха оказалась способною вызывать огонь и бурю, почему же мы отказываем ей еще в одном заурядном умении – в способности оживлять мертвых? Тем более, что любовь Ксюхи к Цветкову могла бы подсказать ей простой этот шаг, иногда свойственный богам. Но, во-первых, вы, дорогие мои, читаете пусть и несколько романтическое, но совершенно правдивое повествование, и мы не можем в угоду нашим и вашим, пусть даже самым горячим, желаниям выдумывать тут то, чего не было. Ну, не оживила Ксюха Цветкова. Во-вторых, возможности богов не безграничны. Не хочется это признавать, но приходится. Ксюха явилась войскам не в сияющем златом одеянии, а в самом обычном голубом платье, в своих обрезанных по щиколотку кирзачах. Так очередной римский квестор, трибун или претор, еще не ставший, но желающий стать императором, являлся к своим войскам не в белоснежной тоге и не в златом венце, а в измазанной кровью пурпурной тунике, в солдатском галее[192] без плюмажа, и не скипетр с навершием в виде орла держал он в поднятой руке, а опускал руку на гарду короткого боевого меча. Явившись к своим войскам в голубом платье и кирзачах, Ксюха, по всему вероятию, утратила способность оживлять мертвых – если, конечно, ею обладала прежде, – но зато в понятном и свойском прикиде приобрела возможность воодушевить и направить легионы. B-третьих, Цветкову суждено было погибнуть со славою. А если такая участь кому-нибудь суждена, тут уж не только боги, но и скромные авторы, даже отягощенные, как веригами, непомерным желанием властвовать над собственным текстом, как император над огромной империей, поделать ничего не могут.

Но было еще и четвертое, главное, что позволило Ксюхе защитить себя и попытаться избыть неистощимую водочную струю с русской земли, избыть, не понимая, что защитную корку, слой защитный она хочет содрать с такой же неистощимой почвы, словно бы держащей на материнских руках людей, по-матерински успокаивающих… дающих заснуть… забыться… заснуть… забыться… забыться… не думать… спать… спать… спать… – а вот оживить Цветкова оно же, это четвертое и главное, уже знаемое Ксюхой, уже чувствуемое ею внутри себя, – не дало. Иначе aнгельской сути стал бы лишен… Но об этом потом, дорогие мои, потом, уже в самом скором времени. Не сомневайтесь.