Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

А теперь, после окончания похоронной церемонии, Ксюха и Настена стояли, обнявшись; это, кстати вам сказать, часто случается с женами одного и того же человека, когда человек этот умирает – обе, или сколько их случается, вдов, – обе вдовы обнимаются, им более некого делить. Ну, разве что имущество. Но у Цветкова никакого имущества не было, квартира его принадлежала Институту, да и по-настоящему любившие женщины – такие еще встречаются, дорогие мои, ей-Богу, – по-настоящему любившие женщины не думают в такую минуту ни о каком имуществе. А Настена все-таки любила Цветкова, да-с… И любила Чижика… И так тоже бывает… Настена сейчас сама стала словно бы неживой; спросить бы ее – она сказала бы, что нету у нее сил теперь жить. И очень скоро ей воздалось по вере ее.

Так Ксюха и Настена стояли, значит, обнявшись, словно бы не слыша топота уходящего, только что троекратно отсалютовавшего отделения солдат, топота – уже в отдалении – нескольких батальонов, державших оцепление. Похоронная церемония закончилась.

Похоронили Цветкова и Чижика на холме над свалкою, куда еще не дошли нескончаемые волны мусора. Глиняные отвалы от двух могил разровняли в спешке не очень-то ровно, поэтому из-под отвалов виднелся кусок пластиковой черной трубы; Ксюха пнула его в сторону от могил – тот спружинил, но остался на месте. Ксюха потянула сильнее. Обнажилась вся труба, уходящая в землю за метра два от нового захоронения – в одну сторону, и в самую глубь холма – в другую сторону. Это была стандартная десятидюймовая полиэтиленовая труба, по которым обычно подавали холодную воду.

– Бог с ним, Ксюха, – мертвым голосом сказала Настена. – Пойдем.

– Нет, – сказала Ксюха.

– Может, разрезать? – предложил за Kсюхиной спиною один из прежних обитателей норы. – Разрежем, хрен ли!

– Нет.

Ксюха подняла голову и посмотрела вслед уходящим ротам охранения. И немедленно идущий впереди рот майор оглянулся и, увидев останавливающий жест Ксюхи, крикнул:

– Сто-ой!.. Кру-у-хом! Шшагеем… арш!

Через десять минут человек триста солдат копали саперными лопатками землю вдоль трубы. Труба постепенно обнажалась, как обнажается раскапываемая археологами древняя крепостная стена. Поначалу-то принялись раскапывать трубу с противоположного конца, со стороны холма, но сразу выяснилось, что труба там изворачивается и уходит вертикально в глубь земли. Можно было бы, конечно, поставить вокруг трубы несколько служивых и, время от времени их меняя, докопаться хоть до раскаленной магмы в центре планеты, но Ксюха почему-то сказала:

– Нет. С той стороны. – И показала рукою. – Трубу не трогать, – еще распорядилась Ксюха.

– Не трогать… Трубу не трогать… Не трогать… – пошло по солдатской цепи.

Ну, вы сами знаете, дорогие мои: русский человек как ребенок. Ежли ему говорят, что чего-либо трогать нельзя, обязательно найдется кто-то вздорный, который тронет. И вот уже измазанная в глине лопатка с размаху – чуть было мы не написали «врезалась в трубу» – нет, ударила в трубу, тщетно ударила, не перерезав, а только оставив на очищенной черной поверхности слабую белесую царапину. Солдат, видимый нами со спины, вновь поднял лопатку для удара, и тут же спину его, не защищенную в этот раз бронежилетом, прошила автоматная очередь – на черной гимнастерке мгновенно возникли пять или шесть брызнувших кровью дырочек. Мы не знаем, кто стрелял, да и какая разница? Солдат лопатку выронил и упал ничком прямо на трубу, тут же его за ноги потащили прочь; невидимое нам лицо убитого оставляло полосу в рыхлом глиняном отвале.

– Не трогать, – повторила Ксюха.

Прошло еще минут двадцать безмолвного сопения, только звуки тяжело входящих в глину лезвий слышались; откопали уже, наверное, с километр. Выяснилось, что труба огибает полигон и резко сворачивает вновь к нему напротив дома Лектора. Хозяин дома, как вы сами понимаете, дорогие мои, уже сутки как отсутствовал, в дом никто не заходил.