Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

В разрушенном монастыре когда-то помещался Глухово-Колпаковский детский дом, где и жила до восемнадцатого своего года Ксюха. Сюда свозили сирот со всей области. По разрушенным камням монастыря, под облупленными и истертыми фресками бегали стайки детей, и невинные, и страшные в непосредственной детской своей извращенности вели игры, но сейчас, спустившись с холма и подойдя к месту своей юности, к месту, в котором Ксюха провела почти двенадцать лет, она вдруг ничего не вспомнила, не испытала никаких чувств. Монастырь оказался совершенно пуст, в лишенных рам окнах свистел ветер. Ксюха постояла, не заходя внутрь, хотя прежде собиралась поселиться в бывшей своей комнате на втором этаже шестого корпуса – в одной из бывших монастырских келейных. Ксюха, значит, молча постояла у разрушенного своего дома – настолько разрушенного, что здесь, казалось, прокатилась с артобстрелами и тяжелыми боями война, потом вдруг низко поклонилась, хотела перекреститься на крест над куполом, но крест отсутствовал. Тогда Ксюха сунула руку за пазуху, и там, между огромными ee грудями, нашелся маленький золотой крестик, которого прежде у Ксюхи и в заводе не было. Ксюха совершено не удивилась, приложилась к нему толстыми своими губами, перекрестилась на него и сунула обратно, между сиськами.

Ветер дунул; полетела листва, на земле на миг возникли водовороты желтых по ранней осени листьев, и Ксюхе послышались в шорохе листвы, в завывании ветра слова:

– Que Dieu vous bénisse, ma fille. Que Dieu bénisse votre fils.[193]

– Спаси Господи, – кротко отвечала Ксюха, словно бы действительно услышала и поняла принесенные ветром слова. – Спаси Господи, – повторила она, кланяясь в ту сторону, откуда прилетел ветер.

Ксюха прошла по совершенно пустой, как и ее бывший детский дом, деревне, не заботясь, куда и зачем идет.

На самом краю Кутье-Борисова стоял домик в два окна под огромным, да что – под чудовищных размеров дубом; дощатый почерневший забор накренился, свидетельствуя о долгом отсутствии хозяев, но земля меж забором и крыльцом дома сверкала изумрудною, удивительной для сентября ровной зеленью. Калитка была приоткрыта. Ксюха вошла. На столбике калитки висела ржавая из скрученной проволоки петля, Ксюха остановилась и накинула петлю на столбик ограды, оба столбика сразу оказались прижаты и – чуть мы не написали «намертво» – плотно соединены друг с другом. Заперевши калитку, Ксюха засмеялась неизвестно чему – может быть, тому, что больше сюда никто – вы понимаете, дорогие мои? – никто без воли ее, Ксюхи, не войдет.

С дуба соскочила и бросилась к Ксюхе молодая серо-палевая белочка с рыжими кисточками на ушках, бесстрашно прыгнула Ксюхе на колени.

– Сейчас, сейчас, – добродушно сказала Ксюха. Она достала из мешка остатки хлеба и протянула на открытой широченной своей ладони. Белочка тут же схватила корку обеими лапками, спрыгнула на траву и принялась грызть.

Ксюха еще раз сунула руку в мешок и достала свернутый в трубочку вощеный лист, развернула его пред собою, словно карту будущего, пока еще не пройденного маршрута. Это был Джотто, репродукция, принесенная в нору Цветковым и несколько дней, до всех событий, висевшая на старой шпалере на булавке – копия великой фрески, фрески из Капелла дель Арена в Падуе.