Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Исполняя волю царя Ирода к избиению младенцев, среди которых якобы есть будущий царь Иудейский, по всему Вифлеему шастали стражники, алчущие избить каждого, родившегося в эту ночь. Потому Святое Семейство по дороге, указанной Божьим Ангелом, немедленно прямо из ослиных яслей двинулось в теплый и спокойный Египет. Бежало Святое Семейство в Египет, полный света и тишины. Покорный ослик вез на себе Марию с Младенцем, Иосиф шел впереди, оглядываясь на Жену с Ребенком и разговаривая с попутчиками, потому что дорога в Египет, судя по всему, знаема была множеству людей, но Ангел указывал путь именно им, и можно было предположить, что им одним, ведь именно Марии показывал Ангел дорогу – туда, вперед, туда, в благословенный Египет. Потом Младенец вернется, Он придет, чтобы спасти всех нас, но Самому погибнуть. Вот почему покорность судьбе и готовность к новому горю изображалось на лике Марии, а тревога – на лице Иосифа, вот почему суровый лик Младенца обращен был не вперед, к теплу и свету, а в сторону только что покинутого Вифлеема, где всему семейству грозила смерть, где смерть и забвенье, где нет спасения – никому.

Сейчас Катя смотрела на фреску в тяжелой черного дерева раме. Оставалось только удивляться, зачем мужики не забрали и даже никак не испохабили изображение, не Лики же Святого Семейства, не Божий Ангел остановили их, взяли же мужики во всей усадьбе иконы. И мы, дорогие мои, тоже не знаем, что сохранило кушелевского Джотто для будущего.

Зато мы можем точно вам доложить, что княжна Катерина Борисовна с самых девических, чтобы не сказать – детских ее лет пользовалась не только горячей, неистощимою любовью своего отца, но и полнейшим его доверием. Поэтому сейчас Катя просунула точеную руку свою в паз за рамой, там что-то неслышимо для нескольких ходящих по усадьбе баб и мужиков вновь щелкнуло, и фреска вместе с рамою и толстенной, с две Kатиных ладони, основою, на которой была выписана, сама отъехала на петлях вправо, толкаемая пружинами. Катя была готова к открытию тайника, но все-таки помимо себя довольно громко сказала: – Ух ты! Mon Dieu![197]

Отворившаяся, как Сезам, фреска обнажила углубление в стене – точно по размерам рамы. Тут – слева – лежали несколько пачек ассигнаций, посередине – три высоких стопки золотых монет, а справа – небольшой черный кожаный мешочек со стягивающей тесьмой.

Дураки, однако же, мужики в Кутье-Борисово. И хитроумный исправник подполковник Морозов – полный дурак.

Мы бы вам точно доложили, дорогие мои, и сумму на ассигнации, и сумму золотом, и содержание, и даже примерную – ооочень большую цену содержания кожаного мешочка – все это доподлинно нам известно, но поскольку нашей Кате предстоит в самом же скором времени использовать и ассигнации, и золотые, тут же пересыпанные в мешочек, и камни в мешочке вовсе не так, как она сейчас предполагает, а потом и еще раз! eще раз оные цели поменять! Второй раз за день!.. Так мы сейчас промолчим. Покамест.

Катя сняла с себя через голову подрясник, потом исподнее платье, оставшись совершенно нагою, – только мокрые Mашины коты еще были на ней – и завязала пачки ассигнаций и кожаный мешочек в исподнее. Почему-то завязывать деньги и золото с брюликами в монастырское Mашино одеяние показалось ей неудобным.

На мгновение мы отвлечем ваше внимание, дорогие мои.

Сооружая из нижнего своего платья узел, Катя присела, выпятив попку, и мы с… не знаем, как и сказать… «Со слезами на глазах» – не покажется вам смешным, дорогие мои? Однако это чистая правда… Со слезами на глазах мы должны признаться, что видим голую Катину попку, ее голые груди, ее ноги, ее голые живот и рыжее мохнатое межножие в последний раз – во всяком случае, в нашей правдивой истории. В этой истории больше не увидим. Нет.

И никто более не увидит. Никогда.