Скажи мне все - Камбрия Брокманн (2020)

В голове у меня крутилась фраза «убить гонца». Я размышляла, говорить или нет Руби о том, что случилось в тот февральский вечер. Джемма забыла абсолютно все, а Джон после этого вел себя как ни в чем не бывало. Если он и беспокоился, что Джемма что-нибудь скажет – хотя это было невозможно, – он никак этого не показывал. Все снова стало до зловещего нормальным – как будто ничего и не произошло. Как будто все осталось только в моей памяти, и ни в чьей больше. Я могла нести этот груз, но не была уверена, следует ли Руби что-либо знать об этом. Она казалась искренне счастливой. Она сама написала это.

Что я точно знала – так это то, что Джон был пьян. Джемма была уязвима и тоже пьяна. И, как сказал Макс, у Джона было трудное детство, с тех пор как его отец попал в тюрьму и развелся с его матерью. Хотя это «с тех пор» звучало иронично, потому что я была уверена, что Джон по-прежнему проводил каждое лето на Виньярде и вел роскошную жизнь со своими друзьями и родными. Не считая того его проступка с Джеммой, он обращался с Руби словно с королевой. Осыпал ее комплиментами, купил ей абонемент на катер, позволил ей чувствовать себя любимой. Так что это было совсем не плохо. Мы были просто детьми. Глупыми, пьяными детьми. Нам было позволено делать ошибки.

И, кроме того, сколько пар в колледже на самом деле оставались вместе дольше года? Вероятно, на втором курсе Джон и Руби все равно разбегутся. Мне даже не придется ничего делать, это случится само по себе.

Хуже всего был мой эгоизм. Я не хотела быть гонцом, который принесет дурную весть. Я не хотела, чтобы Руби злилась на меня за то, что я рассказала ей об этом. Поэтому я промолчала.

* * *

Птицы порхали в кронах деревьев у нас над головами, пока мы шли к зданию факультета искусств. Весенние дни были долгими, закат наступал все позже и позже. Джемма присоединилась к нам и всю дорогу болтала о том, как ей не терпится отправиться домой на лето. Она сказала, что будет как минимум три недели смотреть фильмы с дисков и пить чай с бисквитами и прочими английскими лакомствами, которых ей не хватает. Ей не нужно было искать работу; ее семья была достаточно состоятельной, ее отец работал в финансовой сфере – как и родители многих других студентов Хоторна.

– С ума сойти, какие ужасные фотки тут попадаются, – сказала Джемма, когда мы распахнули двери и пошли по длинному коридору, глядя на снимки.

Руби засмеялась. Мы все остановились, чтобы рассмотреть фотографию мужских гениталий, вываленных напоказ на фоне кожаного дивана с бахромой.

– Это вообще разрешено? – спросила Джемма. – И как ты думаешь, кто это позировал? Что, если это кто-то, кого мы знаем? Разве вам не интересно?

Руби искоса взглянула на нее.

– Это искусство.

– Ну, я не знаю, как вы двое, а я уж точно не стала бы покупать хрен с яйцами, чтобы повесить над камином, – заявила Джемма.

Мы, не сговариваясь, направились в дальний конец, где в прошлом семестре висели работы Макса.

– Вот они, – сказала Руби.

Мы уставились на первую из трех фотографий за авторством Макса. Она была сделана зимой – одинокий лыжник пойман в момент, когда он скользил по пологому белому склону. По краям трассы густо рос ельник, запорошенный снегом.

– Он настоящий художник, – произнесла Джемма с французским акцентом.

Следующий снимок, в отличие от других, не был сосредоточен на природе. На нем был вид на столовую снаружи, сквозь окно, во время ужина. Студенты ели, разговаривали, изучали что-то. Темнота ночи контрастировала с ярким светом за высокой стеклянной – стеной.

– Интересно, – сказала я. – Но ему следовало бы все же снимать природу.

– Очень аккуратно сфотографировано. Смотри, какими крошечными мы все выглядим, – изумленно прокомментировала Джемма.

Руби первой из нас шагнула к третьей фотографии. Я видела, как она склонила голову набок.

– О-о, – промолвила Руби голосом, полным удивления, и поднесла руку к шее.