– И кстати, – добавила она, оттягивая ворот своей кофточки, – это из «Зары».

Глава 30

Последний курс

Я подождала, пока все остальные собрали свои вещи и в аудитории наступила тишина. Все четыре года я так и занимала угловое место в заднем углу. Я продолжила печатать на своем ноутбуке. Обычно я выбегала из аудитории сразу же по окончании занятия, но сейчас осталась и после того, пока помещение полностью не опустело. Эта пустота помогала мне заниматься работой.

Мне понадобилось два часа, чтобы завершить эссе о Шекспире и его отношении к женщинам; затем, потянувшись, я повесила сумку на плечо. В коридорах было тихо. Я вела пальцем по стене и читала размещенные на ней информационные листки. Как и на первом курсе, в центре объявлений о футбольных матчах красовалась фотография Руби. Теперь она была капитаном и по-прежнему царила на поле. Единственное место, где Джон не мог до нее добраться.

В конце коридора я стукнула костяшками пальцев по деревянной двери ассистентского кабинета.

– Входите, – весело и громко отозвался Хейл. – Ты пришла поговорить о дипломе? – Он был один, и это радовало.

Я села, поставив свою тяжелую сумку на колени. Молчание. Я даже не знала, что делаю здесь.

– Всё в порядке? – спросил Хейл, не дожидаясь, пока я заговорю.

Я подумала о Руби.

– Помнишь ту ночь на первом курсе? – нерешительно спросила я. Может быть, его совет поможет мне. – Когда ты проводил меня до общежития?

– Да, когда тебя преследовал тот тип. Парень лучшей подруги, верно? Он все еще беспокоит тебя?

Я подумала было о том, чтобы солгать, но я не хотела лгать Хейлу. Я хотела вытащить все наружу. Может быть, тогда я перестану думать об этом…

– Да, он все еще встречается с моей лучшей подругой, Руби. И она стала совсем другой, словно он ее загипнотизировал. Я не знаю, почему это не идет у меня из головы.

– Потому что тебе не все равно, – ответил Хейл. – Но, знаешь, может быть, она действительно меняется – такое бывает… Люди становятся другими, и это нормально. До тех пор, пока эти перемены оказываются к лучшему.

– Но эта – не к лучшему. Меня раздражает, что я ничего не могу поделать. Только смотреть, как она делает ошибки. Я знаю, как ей начать жить собственной жизнью, но не могу сказать ей об этом. Это так не работает.

Хейл, похоже, обдумывал сказанное мною.

– Тебе нужно кое-что прочитать; может быть, это поможет, – сказал он, поднимаясь и отходя к книжным полкам. Я скользнула взглядом по его плечам и спине, а когда он повернулся, уставилась в пол. – Это стихи Цветаевой. На самом деле мы читали их на семинаре, когда ты была на первом курсе. Помнишь?

– Ты имеешь в виду тот семинар, когда заставил меня стоять перед всей аудиторией?

– Ты этого заслуживала, – с улыбкой ответил Хейл и протянул мне книгу, открытую на нужной странице.

Я читала стихи, а он снова уселся за свой стол. Произведение было смутно знакомым; я вспомнила, что упомянула его в своем экзаменационном эссе. Стихотворение называлось «Я знаю правду», и в нем говорилось о жизни и смерти. Однако я не понимала, какое отношение оно имело к Руби.

– И что скажешь? – спросил Хейл.

– Э-э… – протянула я, снова перечитывая произведение. – Определенность. Оно утверждает, что есть жизнь и есть смерть, и это несомненно.

Он ничего не сказал, лишь бросил на меня взгляд, точно поощряя продолжать.

– И… – Я помедлила. – Важно то, что ты делаешь, пока жив.

– Да, – согласился Хейл. – А еще оно о том, как мы относимся к другим. Сделаем ли мы жизнь других людей лучше или хуже? Если кто-то страдает, облегчим ли мы его боль или проигнорируем ее? В конце жизни остается одна правда, и она только твоя. Следует вести ту жизнь, которую ты – в самом конце – сможешь принять для себя.

Я подумала об этом. Жизнь, которую ты сможешь принять. Я вспомнила Леви и то, как он умер.