Неверная - Айаан Али (2012)

После возвращения отца правила в нашей семье немного смягчились. Он сказал, что ритуальное омовение нужно совершать лишь перед утренним намазом, а перед другими молитвами – только посещать уборную. Ведь если человек моется, когда он уже чист, он тратит воду зря, а это не угодно Аллаху.

После этого, когда мама спрашивала перед молитвой: «Вы помылись?», мы отвечали: «А мы чистые!»

– Какие же вы чистые, когда грязные! – возмущалась мама.

– Но мам, пыль – это же не грязь.

И так снова и снова, пока маме это не надоедало – тогда она хватала нас, тащила в ванную и купала.

После возвращения отца я расцвела, словно кактус после дождя. Он окружил меня вниманием: подбрасывал в воздух, называл умницей и красавицей. Иногда по вечерам папа собирал нас и рассказывал о величии Господа и о том, почему нужно хорошо себя вести. Он поощрял вопросы и терпеть не мог «тупое заучивание», механическое повторение. Мама ненавидела слово «почему», а папе оно нравилось: в ответ он читал длинные лекции, хотя девять десятых того, о чем он говорил, было выше нашего понимания.

Мама учила нас говорить правду, потому что иначе мы будем наказаны и попадем в ад. Папа учил нас быть честными, потому что правда – это хорошо. Я обожала его вечерние проповеди, и, хотя мы все жадно ловили каждое его слово, с самого начала я стала его любимицей.

Когда мы вели себя плохо, я всегда сознавалась первой.

– Ты же нас не накажешь, если я тебе кое-что скажу? – говорила я отцу. – Ведь если я расскажу правду, а ты меня накажешь, в следующий раз мне придется солгать.

Папа смеялся и отвечал:

– Ладно, выкладывай.

Тогда я признавалась, что мы что-то сломали или приставали к соседям. Он никогда нас не бил, только велел пообещать, что впредь такого не повторится.

Мама же воспитывала нас по-спартански. Ко всем, кроме Махада, она проявляла ровно столько внимания и заботы, сколько было необходимо. Даже ее любовь к Махаду выражалась своеобразно: она просто не била его так сильно, как нас с Хавейей. Мама никогда не была добродушной, мягкой женщиной, а из-за тяжелой жизни ее сердце и вовсе очерствело. Она постоянно беспокоилась. Правила, установленные ею, должны были соблюдаться неукоснительно. Но, прожив несколько недель с Абехом, мы стали говорить ей: «Главное – это не правила, а дух». Мама была вне себя.

* * *

В чем бы ни заключалась папина работа, платили ему за нее хорошо. Но хотя в его разрешении на трудовую деятельность было прописано, что он не имеет права заниматься политикой, отец все равно продолжал тайком сотрудничать с ДФСС. Он считал саудовцев отсталыми и недалекими и не верил, что они могут догадаться о том, что он остается одним из лидеров политического движения.

Когда пять месяцев, за которые была внесена плата за жилье, истекли, папа настоял, чтобы мы перебрались в Эр-Рияд, где он работал. Мама не хотела уезжать из Мекки, но мы с Хавейей и Махадом ненавидели эту квартиру. Мне кажется, мама тоже втайне обрадовалась, когда Абех нашел для нас просторный и довольно прохладный дом в Эр-Рияде. Он был разделен на мужскую и женскую половину (хотя мы так не жили), отгороженные коридором и закрытой дверью. Мужчины пользовались главными воротами с внушительной металлической решеткой и лампами по обеим сторонам. Нам было строго запрещено выходить на улицу без сопровождения. Но небольшая дверца вела из женской половины дома во внутренний двор, откуда можно было попасть в соседний двор, прилегавший к женской половине другого дома. Поэтому женщины и дети могли общаться друг с другом, не выходя на улицу.