Неверная - Айаан Али (2012)

Когда муэдзины в Мекке призывали к молитве, это превращалось в своего рода перекличку: сначала вступал минарет соседней мечети, потом следующий, за ним еще один – и так призыв разносился по всей стране, по всему миру. Мы придумали игру: бегали от одного окна к другому, угадывая, с какой стороны раздастся голос на этот раз.

Сомали – тоже мусульманская страна, но наш ислам был не так строг, не требовал регулярных молитв, к нему примешивались древние поверья. Теперь же мама велела нам совершать намаз по призыву муэдзинов, пять раз в день. Перед молитвой надо было помыться, переодеться. Потом мы становились в ряд и выполняли все мамины указания. После вечерней молитвы нас укладывали спать.

Мама отправила нас в местное медресе, хотя мы почти не знали арабского. В Сомали обычные школы и медресе были смешанными, девочки и мальчики учились вместе. Здесь же образование было раздельным, поэтому мы с Хавейей пошли в одну школу, а Махад – в другую. В медресе все девочки были белыми, и я впервые поняла, что я черная. Они называли нас с Хавейей abid – рабынями. Я ненавидела Саудовскую Аравию, в том числе и за то, что нас считали рабынями, относились к нам с предубеждением из-за цвета кожи. Учитель не показывал нам, как писать, он только читал Коран, а мы запоминали наизусть, строчку за строчкой.

Мы уже выучили часть Корана в Могадишо, хотя, конечно, почти ничего не понимали. В Мекке учитель сказал, что мы читаем его без почтения, тараторим, только чтобы похвастаться. Поэтому нам пришлось учить все заново, теперь уже с подобающими паузами. Текст мы по-прежнему понимали мало – видимо, в этом и не было нужды.

Вся жизнь в Саудовской Аравии замыкалась на понятии греха. Слово «харам» – «запрещено» – мы слышали постоянно. Садиться в автобус с мужчинами – это харам. Играть с мальчиками – харам. И даже когда мы играли во дворе медресе только с девочками, а вокруг не было ни одного мальчика, если у кого-то из нас разматывался хиджаб[6] – это было тоже харам.

* * *

Однажды мама решила отвести нас в Запретную мечеть[7]. Для нас это была долгожданная возможность выбраться из душной маленькой квартиры. На улице воздух плавился от зноя. Стояла изнуряющая полуденная жара – в Мекке она чувствовалась, как нигде больше. И тут мы зашли в прекрасное здание – огромное, белое и прохладное. Дул легкий ветерок. Нам показалось, что мы наконец-то выбрались из тюрьмы. Пока мама, как велит обычай, семь раз медленно обходила вокруг священного камня Каабы, мы носились по мечети и скользили по полу, визжа от радости.

Люди в храме были такими же разными, как в аэропорту. Многие казались даже чернее нас, а некоторые – намного белее, чем саудовцы. И, поскольку мы с ними пришли в дом Господа, все эти люди были добры к нам. Когда мы налетели на взрослого, он мягко взял нас за руки и отвел к маме. Она рассердилась, и я, понимая, что мы опозорили ее, совершила краткую молитву, которой научилась в медресе, – встала перед мамой на колени, сложила руки чашей и попросила прощения. К моему удивлению, это помогло: она улыбнулась.

Казалось, мама обретала надежду, спокойствие и утешение среди красоты и величия Запретной мечети. Мы тоже любили ходить туда, и нас потом даже угощали мороженым. Постепенно ритуалы и истории, связанные с этим местом, стали что-то значить для меня. В этом храме люди были терпеливы друг к другу. Все омывали ноги в одном источнике, не выказывая предубеждения. Я чувствовала, что мы все – мусульмане в доме Господа, и это было чудесно, это рождало ощущение вечности. Наверное, еще и поэтому мусульмане верят, что ислам означает мир: в большом, прохладном храме, полном доброты, всегда испытываешь умиротворение.