Куколка - Ирина Воробей

Наступила короткая пауза. Татьяна поджала губы, не зная, нужно ли ей что-то отвечать, задавать вопросы или высказать как-то иначе свою поддержку, поэтому она молчала в растерянности. А парень снова заговорил.

— Через год они развелись. А в течение всего года ругались и били посуду. Я собирал все осколки и просто, чтобы абстрагироваться, склеивал их обратно в предметы. Сначала я старался вернуть форму, но это редко, когда удавалось сделать полностью, какие-то осколки пропадали, какие-то были слишком мелкими. И я начал собирать из них другое. Родители разъехались, а хобби осталось. Хоть что-то хорошее от них осталось, помимо квартиры.

Он снова выдавил мелкий смешок, выбирая из ящика подходящие белые стеклышки для световых лучей.

— Они… умерли? — с осторожностью спросила Татьяна, не зная, как лучше сформулировать такой вопрос.

— Нет. Отец живет в другой стране, мать — в другом городе. У каждого своя жизнь.

— Бросили тебя?

Девушка вылупила встревоженные глаза. Ей казалось такое диким и невозможным.

— Нет, конечно, — парень улыбнулся. — Они постоянно меня делили, продолжая ругаться. Я жил то тут, то там, пока не надоело. Мы когда-то все вместе жили здесь. После развода отец уехал сначала в Москву, потом в Финляндию. Мать повторно вышла замуж, снова развелась и в итоге тоже уехала в Москву. А я остался здесь. Учиться.

Татьяна только протянула: «Мм», кивая, поскольку не знала, что еще тут можно добавить.

— Предваряя твои расспросы, сразу скажу, что мы общаемся. Но сейчас я живу полностью самостоятельно.

Он снова склонил голову и наклеил выбранные стеклышки. Девушка поняла, что продолжать тему бессмысленно, но и начинать новую не умела. Ей никогда не удавалось легко перескакивать в разговоре с одного на другое, поэтому она молча принялась повторять за ним. Через какое-то время он сам заговорил о мозаике. Рассказывал, какие бывают техники, какие мастера ему нравятся, критиковал мозаику, что имелась на вновь построенной станции метрополитена, а старую, что делали еще в советское время, наоборот, расхваливал. Татьяна его внимательно слушала, хотя история русской школы мозаики ее мало интересовала и вряд ли когда-либо могла пригодиться.

— А что мы сейчас делаем? — спросила она. — Что там будет изображено?

— Нуу, — парень надул щеки, не поднимая головы, — думаю, должна получиться планета, поделенная на участки, как бы сектора, которые страдают от всякого, типа, катаклизмов. А один сектор будет нормальный, где все хорошо. Его мы как раз клеим.

Он указал на три верхние линии голубого цвета, к которым Татьяна только что присовокупила еще один осколок.

— И что это значит?

— Не знаю, — вздохнул парень. — Меня на это вдохновила одна статья по экологии. Суть в том, что планета все равно круглая и не получится на ней сделать в одном государстве эко-рай, а в другом эко-ад. Все взаимосвязано. И только всеобщая солидарность может спасти планету. Пока пытаются лишь немногие. Все остальные живут так, будто уверены, что их это не коснется. Я не знаю, от чего, может, кругозор ограничен, или просто похер.

Он слегка поморщился на последней фразе.

— Я хотел изобразить этот ограниченный кругозор и нездоровый пофигизм. Типа, в этом секторе полная безмятежность, а во всех остальных — тотальная разруха. Но все равно разруха и сюда доберется, потому что планета круглая. И мнимая безмятежность обернется кошмаром.

Татьяна посмотрела на него внимательно, приложив указательный палец к губам, и закивала. Она не разбиралась в проблемах экологии, но объяснял он доступно. С этой идеей трудно было спорить, да и не хотелось. Ей показалось удивительным, что обычного бармена терзают такие вопросы.

Девушка взяла следующий осколок из ящика и спросила:

— А как назовешь?

Парень молча пожал плечами. Ей в голову пришла гениальная идея, которую она не преминула озвучить.

— Б — безмятежность.