— Разумеется, нет. Может быть, позже, если вы устроитесь и устроитесь хорошо, она и приедет к Морису. — Барон добавил: — Ваша мать Эдуард, в отчаянии от того, что никто вас не будет сопровождать.

Эдуард неторопливо и настойчиво произнес:

— Любезный дядя, я вас только об одном прошу: удержите маму, если ей вдруг придет в голову отправиться вслед за мной. Я и так доставлял ей не слишком много радости, мне бы не хотелось стать причиной ее смерти.

— Непременно попытаюсь. Я удержу ее, Эдуард. Об этом не беспокойтесь. Помолчав, барон сурово добавил:

— Вероятно, мне не стоило бы вас огорчать, потому что вам и так многое предстоит пережить, однако необходимо вас всё же предупредить. Повторяю, ваша мать в отчаянии, Эдуард. Состояние ее здоровья весьма скверное. Как только всё это устроится, я уговорю ее поехать на воды, чтобы немного отвлечься, ну а сейчас… остерегайтесь при встречах с ней говорить что-то такое, что расстроило бы ее. Вы всегда были ее жизнью, а в нынешней ситуации каждое ваше слово она воспринимает буквально. Прошу вас, будьте осторожны.

— Благодарю вас за заботу о матери. Однако я, дядя, не настолько жесток, чтобы усугублять ее переживания. Я не скажу ничего лишнего.

Он вообще весьма мало говорил о своих страданиях и о том, как ему живется в тюрьме. Барон, уже собираясь уходить, добавил:

— Представляете, я снова видел эту женщину внизу.

Эдуард молча смотрел на Жозефа. Тот раздраженно пояснил:

— Да-да, именно ее я видел! Сегодня она явилась с ребенком, уж не знаю, к чему это и зачем… Надеюсь, у вас хватит гордости ее не принять.

— Она с ребенком? — переспросил Эдуард.

— Да, с какой-то годовалой девчонкой. Всё это мерзко. Не понимаю, чего эта негодяйка от вас добивается.

В словах барона звучал упрек: им с графиней было известно о том, что Эдуард совершил нелепейший поступок — признал дочь Адель Эрио своей. Конечно, не время было говорить об этом, но барон не смог сдержаться. Эдуард распростился с дядей холодно.

Лежа на тюремной койке, заложив руки за голову и понемногу отключаясь от обычного шума, граф де Монтрей в который раз подумал об Адель. Она приходила к Ла Форс каждый день. По крайней мере, тюремщики докладывали что она пришла, и уже научились отличать эту красивую женщину, которую узник никогда не хотел видеть, от всех прочих дам. Они говорили: «Пришла та самая», и Эдуард отрицательно качал головой. Теперь она явилась с ребенком. Тем хуже для нее. При одной мысли о том, что она вздумала спекулировать и на ребенке, в душе Эдуарда закипела злость.

По-видимому, его догадка имела смысл, ибо тюремщик, который пришел чуть погодя, ему сообщил:

— Явилась та самая дама, сударь, только сегодня она еще красивее. С ней ребенок. Говорит, ваш ребенок. У нее слезы на глазах, сударь. Она просит, чтобы вы поглядели на ребенка, чтобы тот хоть увидел вас, прежде чем вы уедете.

Эдуард в ярости приподнялся на локте:

— Передайте ей, пусть ребенка принесет служанка или мой камердинер. И вообще, пусть не надоедает мне этими романтическими эффектами! Я не в силах с ней говорить, не в силах ее видеть — так ей и скажите. Скажите, что теперь уже ничто не поможет.

Он не мог думать о ней спокойно. И причиной тут была даже не ссылка, к которой он был приговорен. Нет, к ссылке он относился даже спокойно. Было так бессмысленно, однообразно и скучно жить здесь, в Париже, что Эдуард, может быть, был даже рад возможности испытать более острые ощущения. Именно остроты и новизны ему всегда и не хватало. Он хотел проверить, наконец, что, черт побери, он из себя представляет, на что способен и может ли делать что-либо, кроме как ходить в театр или рисоваться в Булонском лесу. Он вполне отдавал себе отчет в том, что Алжир не курорт и что осужденных не послали бы туда, будь там хорошо и приятно. По крайней мере, ему казалось, что он это сознает.

И все-таки основу его мыслей обо всем случившимся составляла не ссылка.