Звезда Парижа - Роксана Гедеон (2013)

Служанка провела Мориса в оранжерею — просторное длинное сооружение типа галереи, со множеством высоких, арочной формы окон — и оставила, сказав, что сейчас доложит о нем госпоже. Молодой человек, явно нервничая, прошелся взад-вперед по дорожке между куртинами, — было видно, что он чувствует себя неловко и стесненно в этом месте. Вообще в этом доме. Явиться сюда его заставила лишь необходимость, и все-таки столь грязные мысли бродили у него в голове и столь глупым он считал собственный поступок, что ему поневоле стыдно было перед доброй скромной Катрин и матерью, которая хотя и отличалась вздорным нравом, вполне заслуживала любви и уважения.

Оранжерея в Тюфякинском отеле была так огромна и так, по слухам, недавно выстроена, что Морис, поневоле оглядевшись, решил, что создано всё это великолепие на каком-то особом привезенном грунте, с пересаженными цветами, выращенными полухимическим способом.

И всё же здесь было красиво. Красота эта невольно наводила на мысль о любви к цветам графини де Монтрей, у которой Морис часто бывал. Как и там, здесь среди кустов розового рододендрона огнем горели красные и пурпурные гладиолусы, синели георгины, пламенели бархатные, крупные, несказанно нежные гвоздики…

Да-да, гвоздик было больше всего. Несмотря на то, что повсюду свисали ползучие зеленые растения, вился плющ, хмель, виноград, запах гвоздики перебивал всё — вкрадчиво обволакивающий, сладкий до приторности. Этот запах почти дурманил, и у Мориса на миг неприятно закружилась голова. Да и вообще ему было несколько неуютно в этом царстве зелени и свежести. Он даже подумал, а не нарочно ли его заставили ждать здесь? Может, хотели, чтобы у него затуманился рассудок?

Уже не раздумывая над тем, почему такая особа, как Адель Эрио, всем прочим растениям предпочитает гвоздику — стойкий, даже какой-то мужской цветок, — Морис вернулся к чувствам, которые обуревали его прежде, — к ярости и справедливому возмущению. Черт побери, прошло уже не две недели, а целый месяц с тех пор, как он одолжил Адель деньги, а об уплате по векселю она явно не беспокоилась. Вообще не подавала признаков жизни, будто и не должна была ему ничего. По закону следовало бы давно обратиться в суд, и логично было бы, если б Морис так и поступил. Правда, он был слишком джентельмен, чтобы вести себя как ростовщик, и действовать, не переговорив прежде с Адель. Была какая-то вероятность того, что у нее трудности с деньгами. Но, черт побери, Морис тоже не мог дольше ждать, ибо скрывать от семьи отсутствие двадцати пяти тысяч франков было уже нельзя. Катрин будет по меньшей мере удивлена, если он не принесет в срок своего жалованья, а мать замучит расспросами.

И, кроме того, у капитана д'Альбона уже очень давно было подозрение, что его попросту пытаются водить за нос.

Так что сейчас он был полон желания немедленно развязаться с этой девчонкой, вернуть свои деньги и никогда больше в подобные авантюры не впутываться.

В бешенстве — ведь его явно заставляли ждать! — Морис пнул ногой горшок, находившийся ближе всего, и в ту же минуту до него донесся громкий, холодноватый, чуть насмешливый женский голос:

— Как невежливо, господин виконт! В этом горшке я выращивала фиалку для моего дорогого Тюфякина, а вы испортили такой прекрасный сюрприз!

Чувствуя некоторое смятение от того, что его поймали на таком неблаговоспитанном жесте, Морис обернулся. И, честно говоря, на миг замер. Никогда прежде ему не доводилось видеть женщины, претендующей хоть в малейшей степени на уважение, которая была бы так бесстыдно одета. Вернее даже было сказать: так бесстыдно полураздета.

— Фиалку? — переспросил он, явно застигнутый врасплох ее появлением. — Я возмещу вам убытки, мадемуазель, но только после того, как вы вспомните о своих обязательствах передо мной.

— Как вы меркантильны, — сказала она, приближаясь к нему, — можно сказать, непростительно меркантильны для аристократа…