Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

— Что другое, а лжи я в ней не замечала; об заклад побьюсь, что она сказала правду.

— Да что в стариках толку, коли Софья Павловна будет не согласна? А это наверно так и случится, потому что глупость Перепелкиной рассердила ее, а меня она считает ее сообщником!

— Софья тебе это рассказала?

— А то кто же? — и Орест передал тетке разговор свой с Ильяшенковой.

— Плюнь на все… ведь ты же не влюблен? — подсмеялась Татьяна Львовна.

— Да стыдно ведь быть замешанным в такую пошлость!

— На меня свали; скажи, что, жалея тебя, я все это сделала.

— Да ведь она спросит, откуда вдруг эта жалость явилась?

— А ты ответь, что любишь — вот и сказ весь! — брякнула старуха, уже начинавшая тяготиться всей этой канителью.

Племянник махнул рукой и зашагал по комнате. Приехала Бирюкова.

— Наденька! Душа моя! — горячо обняла Татьяна Львовна гостью. — Ну, каково съездила?.. Как здоровье?.. Что детки? — засыпала она ее вопросами.

Надежда Александровна по возможности удовлетворила тетку; начались поцелуи, новые расспросы.

— Братец-то твой, — после первых минут свидания возвестила старуха, — пока ты в деревне была, влюбиться успел!

Бирюкова вопросительно взглянула на Ореста.

— В Софи Ильяшенкову?

— Похоже на то! — слегка конфузясь, отвечал молодой человек.

— Ты что же мне-то не сказал, не стыдно это тебе? — упрекнула брата Надежда Александровна.

— Нельзя было, милая: мешали все… То Владимир Константинович, то доктор.

— Уж ты откровенности от братца не жди, — заметила племяннице Татьяна Львовна, — и я-то догадалась, потому что стара, опытности понабралась.

— Ошибаетесь тетушка: сестре я бы непременно все рассказал, и при первом удобном случае.

— А от меня почему скрывал? Чужая я тебе, что ли?

— Расскажи-ка вам — вы бы Бог весть чего наделали! Уж коли, ничего не видя, посольство придумали! — усмехнулся Осокин.

— Нечего зубы-то скалить, — обиделась старуха, — пора бы и кончить! Надя, чаю хочешь?

— Нет, ma tante[117], мне скоро надо будет ехать, визиты кой-какие сделать.

— Ну, пирожка съешь.

— Пирожка, пожалуй.

Татьяна Львовна пошла распорядиться.

— О каком посольстве ты говорил? — спросила Бирюкова, когда они остались с братом вдвоем.

Орест в коротких словах передал сестре все случившееся с ним в собрании.

— Все это неважно… как-нибудь устроим. Ты мне вот что скажи: действительно ты любишь Софи? Не каприз это?

— Нет.

Надежда Александровна вздохнула; молодой человек вопросительно взглянул на нее.

— Мне кажется, ты не будешь счастлив с нею.

— Отчего?.. Девушка она умная, добрая… испорчена, правда, немного воспитанием.

— Слишком много, Остя!

— Если на выезды ты намекаешь — так ведь обстановка этого требует… А натура у нее право не светская: гораздо глубже. Она способна не только увлечься высокою идеей, но и проникнуться ею. Она с сердцем девушка, Надя!

Бирюкова промолчала.

— Допустим даже, — продолжал Осокин, — что воспитание было уродливое, но разве любовь не делает чудеса? Не может она разве сгладить все искусственно привитое и вызвать к жизни те силы, которые таятся покамест под спудом?

— Конечно, — рассеянно согласилась Надежда Александровна.

Вошла Татьяна Львовна, а за нею Марфушка с пирогом и тарелками.

— Сюда! — скомандовала она ей. — А ножи где? Пальцами, что ли, есть будем?

— Дайте срок — будут и ножи, — огрызнулась Марфушка, — руки-то у меня одни!

— Ну-ну, заткни глотку!

Марфушка швырнула последнюю тарелку и удалилась.

— Нет ли у тебя девки какой на примете, — обратилась старуха к племяннице, — сладу с этой коровой, прости Господи, не могу дать!

— Теперь нет, а хотите — поищу.

— Пожалуйста, поищи.

— Вот бы вы Перепелкиной поручили — чего лучше! — подшутил Орест.

— Будет уж тебе тетку на смех поднимать! Ешь лучше пирог-то!