— Не глупости, а оскорблении, — поправил Осокин. — За подобные вещи мужья, конечно не Бирюковы, кровно расплачиваются!

— Ну, о оскорблении… Он сделает тебе визит и…

— Визит?!.. Нет, уж этого не будет! Извинение его я принять могу, а от посещения прошу уволить!

— Подумай, Орест: ведь могут сказать, что оттого ты не принимаешь Огнева, что история его с Надей все еще не кончена или, чего доброго, — здесь ведь мастера на выдумки, что ты из-за меня его опасаешься!

Софи улыбнулась и нежно посмотрела на мужа; но взгляд этот пропал даром.

— Пусть говорят, что хотят, а Огнева я не приму. Тебе я не навязываю своих мнений: ты можешь по-прежнему продолжать знакомство и с ним и с Соханской, хотя странен немножко такой разлад между мужем и женой в оценке личностей.

Он поцеловал руку Софи и пошел со сцены, далеко уже не такой веселый и счастливый, каким входил на нее; желание жены видеть Огнева у себя в доме почему-то беспокоило его. Ему вдруг припомнилось, что то же или почти то же почувствовал он в собрании, когда Огнев весело болтал с Софи, когда разбитная дама указала на нее, как на предмет страсти губернского льва. «Но ведь это ревность! — мысленно воскликнул Осокин и сам ужаснулся, как мог он дать волю своим размышлениям, позволить возникнуть в своем сердце таким подозрениям. — Кто дал мне право унижать женщину, ни в чем неповинную?.. Какая низость!» И ему действительно сделалось стыдно самого себя за свои нечистые помыслы; он постарался отогнать их и, с полнейшим вниманием, стал слушать пиесу.

Софи нисколько не рассердилась на мужа за его отказ принять визит губернского льва: «Все к лучшему, — рассуждала она. — Мы будем встречаться у Ketty, и эта таинственность еще сильнее возбудит ревность Ореста».

Но молодая женщина и не догадывалась, что план, созданный ею, как нельзя более приходился на руку Огневу и Соханской, и что именно этою-то таинственностью она попадала в ловушку, которою те не замедлят воспользоваться.

По уходе Осокина к жене его подошел Леонид Николаевич. Софи похвалила его игру.

— Я сам чувствовал, что у меня хорошо выходит, — отвечал он.

— Вот как!

— Да, потому что я вошел в роль; вы, Софья Павловна, хоть кого наэлектризуете!

Осокина слегка покраснела.

— Trêve de compliments![157] — улыбнулась она. — Я уже довольно их наслушалась.

— К сожалению, это не комплимент, а горькая правда! — вздохнул Огнев.

— De quel ton vous me dites cela![158]

— Лучше было бы не наэлектризовываться! А то что же? Кончится сегодняшний вечер, а с ним и мое мимолетное счастие!

— Как заметно, что вы часто упражнялись в разных declarations[159]! — иронически заметила молодая женщина.

— Если б вы знали, Софья Павловна, как я был обрадован переменой вашего обращения со мной: мне так тяжело было переносить ваше пренебрежение!

— Право? — усмехнулась Осокина.

— Вы мне не верите… Вы думаете, что перед вами прежний фат, — вы как-то дали мне это название — qui passe son temps a debiter des compliments banals a toutes les femmes[160], — нет, Софья Павловна, брак ваш сильно встряхнул меня. Comme c'est juste[161]: тогда только и оценишь, как следует, когда потеряешь!

— Voyons un peu[162], М-r Огнев: к чему эти иеремиады?

— Они вырвались помимо моей воли… Простите!

Он церемонно наклонился.

— Ну что ваш процесс? — после небольшой паузы, переменила разговор Софи.

— Тянется.

— Есть надежда на благоприятное для вас окончание?

— Даже большая, как пишет мой адвокат… Mais pardon…[163] вы исполнили мою просьбу?

— Какую? — небрежно спросила Осокина.

— Относительно вашего мужа?

— А!.. Да, исполнила.

— Et votre mari?[164]

— Ne veut pas vous recevoir![165]

Франта передернуло.

— Je m'attendais a cela…[166] Он не может простить мне моего ухаживания за вами!