Пробуждение - Нефер Митанни

«Ну, вот, наконец, и закончились наши мытарства с неопределённостью моей участи, - писал Сергей жене, - два десятка лет каторги. Молю тебя, моя родная, не пугайся, не лей слёзы, а попытайся принять сей приговор с тою же смиренность, что принял и я».После вынесения приговора его не вернули в прежнюю камеру. Пока вели по бесконечным лабиринтам крепости Сергей терялся в догадках, куда ведут, зачем. Сам приговор его как-то не трогал: первоначальное удивление – всё же думал, что наказание будет мягче – сменилось странно равнодушным состоянием и даже некоторым облегчением. Ну вот и всё! Теперь остаётся просто принять, выпавшее на его долю. И как ни больна была мысль о расставании с горячо любимой женой и сыном, он понимал, что иного пути не будет. Оказалось, вели в Кронверкскую куртину.*Новая камера была меньше, с приземистым потолком и сыростью, гнездившейся по углам и в самом воздухе, который пах плесенью. Но приятно удивило другое – из-за стен он вдруг стал слышать голоса соратников по заточению. Ближайшим соседом оказался поручик Ведерников, с которым были хоть и едва знакомы, но сейчас несказанно обрадовались друг другу, будто родные люди. Поручик был приговорён на поселение в Сибирь. И так они проговорили до глубокой ночи. Слышать человеческую речь, пусть и не видя собеседника, было непривычно, но невыразимо радостно – впервые за долгие месяцы можно было поговорить не о следствии. Впрочем, так или иначе всё равно главной темой был приговор и дальнейшая участь. Ведерников оказался настроен оптимистично:– Сибирь – тоже земля русская, – сказал он, – как-нибудь проживу, – и в его голосе Сергею послышалась даже некоторая мечтательность, – да и вы, сударь, не отчаивайтесь! – поддержал он Сергея. – Будем верить, что выйдет помилование, облегчится и ваша участь.И хотя Петрушевский понимал, что каторгу с поселением не сравнить, а помилования ожидать не стоит, он мысленно согласился со своим товарищем. Ничего, выдюжу!Всякий раз, он воображал себе образ жены и это придавало сил. Написав ей письмо, едва лишь за ним закрылась тяжёлая дверь одиночки, стал ожидать ответа и в тайне надеялся, что перед оправкой в Сибирь разрешат свидание с женой. Только бы ещё раз увидеть любимые глаза! Он понимал, что вместе им не быть никогда и стал готовить себя к разлуке. Конечно, ей сложно будет примириться с разлукой, но он обязан убедить Анну жить дальше, без него устраивать свою жизнь. Да, для него была невыносима сама мысль о том, что его сокровище станет принадлежать другому. Но иного выхода нет! Анна обязана устроить свою жизнь так, чтобы воспитать сына, и самой прожить достойно. А он… Ему остаётся молиться за неё и сына. Молитва – то единственное, что теперь ему остаётся.Первая ночь в новой камере была бессонной не только из-за разговоров с Ведерниковым, докучали блохи, оказавшиеся зверски злыми. И лишь сильная усталость сморила Сергея уже под утро. Но поспать не дали.Часов в пять утра узников разбудили и велели одеться. Ведерников посоветовал не застёгивать мундир.- И орденов не надевайте! – подсказал он.- Почему? – удивился Сергей.- Мне батюшка сказал, что их будут с нас срывать…- Ну уж нет, покуда мундир при мне, и я офицер, то встречу казнь, как полагается, - отвечал Сергей и не последовал совету товарища.Наконец, повели из камеры их вывели на улицу, построили, окружив солдатами Павловского полка. Здесь Петрушевский увидел многих знакомых – Лунина, Александра Муравьёва, Краснокутского, все были спокойны и молчаливы. Утро выдалось тёплым, обещая жаркий день. Запрокинув голову, Сергей сквозь ресницы посмотрел на солнечные лучи. Они напоминали радужные нити. Один цвет переходил в другой, солнце словно играло лучами, смешивая их друг с другом, как художник краски.Вдруг вспомнилось, как Анна вышивала такими шёлковыми разноцветными нитками, которые называла melange. Бывало он помогал жене смотать нитки в клубок: надевал на руки пряжу и постепенно поворачивал, пока она мотала. В такие минуты он любовался, как ловко и быстро изящные пальчики жены мотают клубок, получается плотный мячик. Целая корзина разноцветных клубочков. Потом они становились всё меньше и меньше, пока не заканчивались совсем, а из рук жены, словно по волшебству рождалось нечто изящное и милое – скатерть или салфетка, украшавшие их дом.Само понятие дома ассоциировалось теперь с женой. В своей холостяцкой жизни он обитал в довольно спартанском состоянии – в квартире имелось самое необходимо, а чистая постель и жаркий камин являлись единственными признаками хоть какого-то уюта. Всё изменилось с женитьбой – Анна наполнила холостяцкую квартиру всем тем, что составляет понятие дома. Сердце щемило при мысли, что теперь уже не будет никогда этого нежного, тёплого, обволакивающе уютного ощущения дома, не будет глаз, в которых так сладко тонуть, её рук, которые так необычайно прекрасно было просто держать в своих руках и время от времени целовать в середину ладони, вызывая смущение и трепет во всём этом хрупком существе, которое он смел называть своей женой. Этот чистый невесомый ангел был его женой, но на самом деле являлся чем-то значительно большим. Анна стала частью его самого, средоточием его существования, наполнила смыслом его жизнь. И сейчас он как никогда понял, чего же лишил себя сам, чем пожертвовал ради призрачных мечтаний, и обманно-прекрасных идей.Мысли Сергея были прерваны барабанной дробью. Потом стали выкликивать пофамильно, и каждому вновь звучала сентенция**, узника ставили на колени, срывали с него мундир, а профос*** ломал над его головой шпагу. Сергей перенёс эту процедуру с уже привычным спокойствием, словно это происходило не с ним, и лишь, когда из царапины на лбу потекла струйка крови, отёр её ладонью. А потом, не моргая, смотрел на высокое пламя костра, один за другим пожиравшее мундиры. Это зрелище показалось ему фантасмагоричным, впрочем, как и сама процедура гражданской казни.