И я хочу дать Скарлетт это почувствовать.

Я научу ее всему, чему научился за эти годы. Всему, чему научил меня Найл. Я показываю Скарлетт детали и то, как они работают вместе. Я объясняю разницу между револьверами и полуавтоматами, и она чувствует разницу в отдаче между ними.

Скарлетта решает, что ей подходит полуавтомат. И в отличие от уроков самообороны, которой я пытался ее научить, на этот раз я полностью завладел ее вниманием.

Скарлетт - хорошая ученица. Она ни в коем случае не профессионал, но я уверен, что она сможет защитить себя, если ей когда-нибудь снова понадобится взять в руки оружие. Она быстро учится и хорошо выполняет мои указания. Вскоре от мишени разлетаются осколки, когда она бьет по ней снова и снова.

Когда мы переходим к АК, она удивляется, как легко ими пользоваться.

— Как думаешь, почему страны третьего мира выдают их завербованным детям? — спрашиваю я.

Скарлетт хмурится, и я не хочу портить ей настроение, но мне также нужно, чтобы она поняла, что такова реальность. У нас с ребятами, конечно, есть арсенал, но мы не живем на Диком Западе и не ходим и не стреляем по всем подряд при каждом удобном случае.

Мы собираем вещи, а она притихла.

— У тебя здорово получилось, — говорю я ей.

— Мне понравилось, — говорит она. — Ты был прав. Стрельба дарит ощущение некой эйфории.

Я киваю, и знаю, о чем она думает. О ком она думает.

— Мне нужны их имена, Скарлетт.

— Нет, — говорит она. — Не нужны.

— Я не смогу помочь тебе, если ты не будешь честна со мной. Если ты мне не доверяешь.

— Дело не в доверии, — говорит она. — Я посеяла эти семена, и можешь быть уверен, что я одна их и пожну.

— Ты хоть представляешь, каково это - причинить боль тому, кому бы ты не хотела причинить ее? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Скарлетт. — Каждый, кому я хотя бы раз в жизни причиняла боль, этого заслуживал.

Я вздыхаю, и это только еще больше распаляет ее.

— Я знаю, ты думаешь, что спасешь мою душу, или что-то в этом роде. Вы, ирландские парнишки, очень на это надеетесь. Но ты не можешь спасти то, чего нет, Рори. Ты думаешь, что я буду жалеть об этом, но я точно не буду.

— Ты не можешь этого знать, — возражаю я. — И я не позволю, чтобы ты это узнала.

— Ты не обязан мне ничего позволять, — говорит она. — Я буду делать то, что хочу. С тобой или без тебя.

Я хватаю Скарлетт за талию и поднимаю на скамейку, обвивая ее ногами свой торс и закрывая ее лицо ладонями. Я не знаю, что ей сказать, чтобы она поняла. Это тот же самый спор, который мы ведем уже несколько месяцев.

Она все еще истерит, потому что я не дал ей убить мясника.

При всей силе и упрямстве Скарлетт, она не видит, что скрывается под ней. Ее хрупкое сердце. То, которое бьется в ее груди прямо сейчас, под другой моей ладонью.

— Ты все время убиваешь людей, — шепчет она мне. — И ты все равно хороший.

— Все не так просто, — говорю я ей. — Ты не знала меня до.

— До чего? — спрашивает она.

— До моего отца. Он был моим первым. Первым, кого я убил.

Скарлетт молчит, вглядом изучает мое лицо, и некоторые из ее стен рушатся под тяжестью моего признания. Тогда я говорю ей то, что не смел произнести вслух, не говорил никому, даже своим братьям по Синдикату. Я признаюсь в своих грехах, чтобы она поняла меня.

— У него была тяжелая рука. Иногда прилетало мне. Но особенно жесток он был с моей мамочкой.

— Ты не должен мне этого говорить, — шепчет Скарлетт.

В ее глазах вспыхивает беспокойство. Беспокойство о том, что эта вещь между нами - это постоянное давление и притяжение - становится сильнее. Разрастается. И она не может остановить это.

Я не хочу, чтобы она это останавливала.