Жена самурая - Виктория Богачева

— Как они узнали, что мы отправляли туда письма? — Фухито нахмурился.

Нарамаро принес дурные вести — те самые, вслед за которыми грянет буря. Еще в дни зарождения войны они обращались в монастыри, пытаясь склонить на свою сторону монахов. Кто-то поддержал их, кто-то — Тайра. И вот теперь они узнали, что Тайра сожгли монастырь, монахи которого к ним присоединились.

— Мы должны предупредить Энряку-дзи, — Фухито отбросил за спину распущенные волосы — никак не мог привыкнуть к ним; к тому, что не имеет теперь права убирать их в прическу, которую носил каждый самурай. — Они тоже помогли нам. Тайра могут напасть и на них.

— Я разбужу Кенджи-саму, — Нарамаро кивнул и уже повернулся, чтобы выйти, когда Фухито придержал его за локоть.

— Постой. Он устал. Ему нужно немного покоя. И нам не стоит медлить, я поскачу к ним сейчас же.

— Фухито, мы можем отправить кого-то из воинов. Ты должен быть здесь, — Нарамаро покачал головой.

— Это будет неуважительно. Они ответили на наш призыв… — Фухито оборвал себя на половине фразы, не договорив. Он помолчал немного и посмотрел другу в глаза. — Я думаю, что мне будет лучше уехать. Хотя бы на время.

У Нарамаро не нашлось для него слов. Он замечал — не мог не замечать — косые взгляды, которые сопровождали каждый шаг Фухито. Многие в их войске осуждали нахождение Фудзивара вместе с ними. Он был для них самураем, нарушившим свои клятвы; человеком, обреченным на смерть. Его распущенные волосы служили ежесекундным напоминанием о его проступках, и не позволяли никому ничего забыть.

Нарамаро, который никогда не одобрял жестоких методов кланов Минамото и Фудзивара, спустя какое-то время был готов отдавать приказы и наказывать палками тех, кто косо смотрел на Фухито. Не говоря уже о тех, кто осмеливался высказывать свое неодобрение вслух. Остановил его Фухито. Никакие порки не смогли бы повлиять на настроения среди солдат и изменить их мнение.

— Пообещай мне вернуться, — Нарамаро вздохнул, потому что все понимал. Он растрепал волосы и криво — так не похоже на себя! — улыбнулся. — Вот и расходятся наши с тобой пути, — только и сказал он, и в том, что было не произнесено, заключалось много больше смысла.

— Я вернусь, — Фухито усмехнулся в ответ и повернулся к низкому столику, на котором лежало незаконченное письмо жене. Он быстро скатал бумагу в свиток и протянул Нарамаро. — Отправь Ёрико.

Он проводил друга до границ разбитого на ночь лагеря и по старой привычке придержал коня за поводья, пока Фухито его седлал.

— Скачи через горный перевал, — сказал Нарамаро. — Так дольше, но безопаснее, — он взлохматил волосы на макушке. — Что я скажу Кенджи-саме?

Фухито вернул ему быструю улыбку.

— Скажи, что я скоро вернусь, — он поправил на поясе катану, взял в руки поводья и тронул коленями коня.

Нарамаро провожал его с тяжелым сердцем и долго смотрел вслед, пока не перестал что-либо различать в темноте.

***

Такеши застонал, когда в очередной раз рухнул на землю. Его не волновали синяки на груди, не волновали отметины на лице, что оставались после таких падений. Лишь отрубленная рука, неловкая левая культя, которой каждое его движение причиняло боль. Он передохнул с минуту и вновь вернулся в упор лежа — отжиматься на одной руке. Последние две недели, насколько можно было верить его ущербной системе подсчета времени, он только этим и занимался: отжимался, прыгал, нещадно тянулся, возвращая телу утерянную гибкость.

Хоши, которая зачастила к нему, часами могла наблюдать за ним, сидящем на шпагате. И Такеши наконец-то убедился, что девочка ему не привиделась в горячечном бреду.

— Тебя не ищут в поместье? — спросил он ее как-то.