Жена самурая - Виктория Богачева

Наоми уже и не помнила, когда в последний раз они сидели рядом, и она смотрела на мужа без неприязни. И спокойно выносила его присутствие, не делая над собой чрезмерных усилий. Даже минувшим утром она едва вытерпела, когда он гладил ее по голове, и все же сорвалась. Но сейчас ей не хотелось вцепиться ему в лицо. И выкрикивать обвинения тоже не хотелось.

Бессонница и часы, проведенные в коридорах собственных воспоминаний, помогли ей вспомнить то, что она успела забыть. И увидеть то, что она отказывалась видеть. Такеши заботился о ней. Оберегал. Выслушивал упреки и истерики. И каждый, каждый раз делал вид, что ничего не случилось, когда, несколько оправившись, она вновь начинала говорить с ним по-человечески. Ему даже не были нужны ее сбивчивые извинения. А ей ведь стоило извиниться хоть раз!.. Он сам просил у нее прощения.

А ведь Наоми знала, как могут обращаться с женами мужья. Знала лучше прочих. Она помнила, как вел себя отец. Слышала рассказы о мужчинах из других кланах. В ином месте ее бы вышвырнули за ворота поместья, и никто за нее не вступился бы. Ее бы могли отослать, могли убить, в конце концов, и действительно взять новую, молодую, здоровую жену.

Все те проклятья и злые слова, которые она кидала в лицо Такеши, могли быть ее реальностью, окажись ее муж другим человеком. Но он сносил все ее упреки, все ее истерики. Он не сказал ей ни одного дурного слова. Ни разу ни в чем ее не обвинил. Он нянчился с ней как с малым дитем…

Ее громко заурчавший желудок нарушил воцарившуюся между ними тишину. Хмыкнув, она накрыла ладонью живот. Еще две недели назад она могла почувствовать новую жизнь под своими пальцами… Наоми прикусила изнутри щеки и мотнула головой, ведя внутри себя невидимую борьбу. Она не будет думать об этом сейчас. Не будет.

Она начала подниматься, но Такеши ее опередил.

— Останься. Тебе лучше отдохнуть.

— А где Мисаки? — опомнившись, спросила Наоми. Она привыкла, что верная служанка всегда рядом и всегда готова помочь, что бы она ее ни попросила сделать.

— Я велел ей отдохнуть. Она уже засыпала на ходу, — глухо отозвался Такеши, повернувшись к Наоми спиной.

До утра ему нужно решить, что делать дальше. Он не сможет ничего утаить от Наоми, если вдруг отошлет прочь ее любимую служанку и сводную сестру. Или прикажет пробовать ее еду. Да и будет ли от такого приказа толк? Рю-сама говорит, и он сам так думает, что травили не столько Наоми, сколько его детей. И не ядом, а безобидным снадобьем, которое не причинит вреда никому, кроме женщины в тягости. И потому бессмысленно пробовать еду Наоми. И уже поздно…

Голова шла кругом, и он провел забинтованной ладонью по глазам. Он шел по темному, безлюдному дому, мягко ступая босыми ногами по татами, и не ощущал привычного спокойствия, которое было с ним всегда, стоило лишь пересечь границы поместья. Он не смог распознать противника в самом сердце своих земель. Он пустил его так близко, как никого и никогда не пускал. Он был глупцом.

Взяв с собой пару пресных лепешек, он вернулся в спальню. Весь обратный путь Такеши рассматривал их и все думал: не несет ли он своей рукой Наоми яд?

Его жена лежала на футоне, когда он вошел, и это на короткое мгновение заставило застыть его на месте. Она не ночевала в их спальне уже много недель… Наоми приподнялась на локте ему на встречу, скривившись от боли, и дрожащей рукой взяла лепешку.

— Спасибо, — выдохнув, она опустилась на футон и сцепила зубы, чтобы втягивать воздух носом. Так она пережидала обычно болезненные всплески внизу живота. Кажется, короткая прогулка утомила ее куда сильнее, чем она думала.

Такеши смотрел на нее и хмурился. Его неприятно поразила обреченность, с которой она относилась к боли. Та стала обыденной частью ее жизни, словно питье или еда. Наоми настолько привыкла, что почти перестала обращать внимание, и лишь терпеливо ждала, пока закончится очередной приступ.