Лекарство от одиночества - Юлия Резник

— Займись со мной любовью, — выпаливаю я то, что еще даже в голове не успело оформиться, и в ужасе замираю. У Бутенко от удивления вытягивается лицо. А взгляд становится таким… таким… Не ожидал от меня такого, да? Я тоже. Не ожидала. Внутри — истерика, которой, впрочем, я не позволяю проявиться снаружи. На смену боли как-то очень резко приходит ярость. А вместе с ней — закономерное желание — отомстить, да. Желание такой силы, что, кажется, я умру мучительной смертью, если не сделаю этого.

Поднимаю ладонь и касаюсь дрожащими кончиками пальцев колючей щеки Бутенко. Как раз там, где у него в остервенении дергается лицевой нерв.

— Ты не в себе. Это не выход, — сипит он, а я зачарованно наблюдаю за тем, как его кадык прокатывается вверх-вниз, когда Георгий не без усилия сглатывает. На глазах выступают злые слезы. Я, наверное, кажусь ему жалкой. Облизав соленые губы, шепчу:

— Я знаю. Но это неплохой способ справиться со случившимся.

Мой способ. Давай же! Делай что-нибудь! Нет? Тогда я сама начну! Шмыгнув носом, вцепляюсь в пуговицы на Жоркиной рубашке. А поймав себя на том, что назвала его так, начинаю истерически ржать. Все же красивое имя Георгий подходит не для всех случаев.

— Хватит, — тяжело роняет Бутенко, утопив обе мои руки в своей горячей ладони. И мой смех как по команде стихает. Хотя почему — как? Это и была команда. Недвусмысленная такая команда прекратить выставлять себя на посмешище. Стыдно как… Растерянно касаюсь ладонями теперь уже своих пылающих щек.

— Извини, Георгий. Забыла, что Валов твой друг.

Я делаю движение вперед, обозначая намерение подняться, но Бутенко или действительно его не просекает, или нарочно не дает мне встать, продолжая нависать надо мной, свернувшейся в кресле, огромной горой.

— Я вызову такси.

— А дальше что? Поедешь искать приключений?

— Имею право! — зло выплевываю я и… с хрустом ломаюсь. Лицо, дрогнув, болезненно кривится. С губ срывается всхлип. Из глаз — тяжелые капли.

— Поплачь…

Бутенко неловко приобнимет меня, легонько похлопывает по спине и соскальзывает ладонью на плечо. В ответ я обнимаю его за шею и прижимаюсь к груди, становясь для большего удобства в кресле на колени. Рубашка Георгия покрывается пятнами от моих слез. Я отрываюсь от него. Смотрю на это безобразие, и опять такая злость накрывает! Разве Валов стоит моих слез?! После всего, что он сделал, разве… Хоть одной этой слезинки стоит? Ненавижу! Ненавижу-у-у. Как он мог? Я же… Все для него! Я вся для него! А он драл меня как последнюю шлюху, и все мало было!

Чтобы не завыть в голос, утыкаюсь широко открытым ртом в шею Бутенко. Трясет меня так, что даже ему передается эта чертова дрожь! Элька-Элька, что ты делаешь? Мало того, что он Юркин друг, так еще и твой шеф, Элька… Одумавшись, я хочу от него отстраниться, сбежать, забиться в нору и никогда из нее не выползать, но Георгий не позволяет. Плотно меня фиксируя, он накрывает мой затылок ладонью и, коснувшись губами виска, делает жадный вдох. И вот тут до меня доходит, что дрожь Бутенко, которую я приняла за отголоски своей собственной, его… родная. И губы его дрожат, и руки — вовсе не потому, что и меня колбасит.

— Уверена?

Жоркин трепет настолько трогателен, что я не могу справиться с голосом, сколько ни стараюсь. В конце концов, просто киваю.

— Потом не говори, что я тебя не предупреждал.

— Не скажу.

Бутенко ведет огромными ладонями вверх-вниз по моей спине и так надсадно дышит, что мне за него становится страшно.

— Тише, тише… — зачем-то шепчу я и медленно, пуговица за пуговицей, расстегиваю его рубашку, оголяя мощную, поросшую шерстью грудь. Одну ладонь кладу на сердце. Другой успокаивающе поглаживаю его по щеке.