Капитаны - Goldy Circe

— Не ворчи. Плащ у складовщика. Дождь только два часа назад начался, откуда было знать… — Кáта запинается, когда ветер снова налетает и её кожу прошибает скопом мурашек. Тело сдавливает судорога, она саккадированно вдыхает, будучи не в силах скрыть этой слабости, и хмурится. Леви лишь кисло щурится, разглядывая её какое-то мгновение. Дождь всё продолжает крапать через листву, на его серой рубахе уже вырисовывается мокрый узор. Но, наконец, капитан отступает, снова берётся за рукоятки. Катрина чувствует горечь на языке, сродни иррациональной детской обиде — лишь появился, а уже уходит… Хоть бы обнял, зараза тёплая…

— Спуститься за ним ты не думала?..

Кáта претензионно задирает подбородок, пытаясь отстоять хоть крохи самоуважения:

— Спуститься за ним, Леви, нельзя по уставу — покидаешь пост дежурства, получаешь наряд вне очереди в лучшем случае…

— Тебе бы подобающий наряд как раз бы и не повредил, — иронично замечает капитан. — Вне очереди особенно…

— Очень смешно. Но больно надо. Эрвин на меня и так зол за вчерашнее, — Бишоп зябко кутается в зелёную ткань, ощущая некое подобие тепла под плащом. — Что ещё похлеще вкатит, чем дежурство не по рангу… Или Шадису нашепчет, что командор придумает что похуже…

— Он называет это “дисциплинарным взысканием”. Хотя согласись, самовольно уходить в арьергард, когда командир, сказал отступать…

— Мой и третий отряды не успели бы отступить, ты и сам это видел. И он тоже, — выдыхает она, всё ещё отстаивая свою точку зрения, как и вчера в палатке Эрвина. Леви кивает без энтузиазма.

— Всё же, идея так себе, — вяло ухмыляется Аккерман, рассматривая, как Катрина, уже его не слушая, прячет нос в платок и вздрагивает, чихая. Сердце Леви сжимается от купажа из противоречивых чувств. Хоть такая Кáта и милая, всё же видеть её замёрзшей до боли неприятно. — Будь здорова, горе луковое… — произносит уже мягче, ловя взгляд зелёных глаз. — И никуда не уходи. Сейчас вернусь.

Он быстро цепляет якори УМП, спускаясь с высокой сосны к лагерю, пропуская мимо её вымученную острую улыбку и едва слышные слова:

— Будто тут есть выбор…

Кáта распарено чихает снова, прислоняется к дереву и упрямо глядит в чащу леса, стараясь отвлечься от мыслей о Леви, его обещании и нотках спонтанности, что он привнёс в её дежурство. Она напряжённо вслушивается в шёпот дождя, скрип сосен, шелест листвы. Кожей пытается определить дрожание земли, но ощущает лишь звенящую от капель тишину. Катрина улыбается. Её уже трясёт меньше — всё же от плаща правда есть прок, недаром входит в форменный комплект.

Проходит минута, затем — пять и десять. И Кáта, наконец, облегчённо выдыхает. От чего-то поначалу казалось, что с уходом Леви нечто обязательно должно произойти, как пить дать. Ночные сомнамбулы-титаны, ураган, внезапное нападение белок и бурундуков — что угодно. Может даже новый приступ отчитывания от Эрвина о вреде “неповиновения капитанов командиру в рамках иерархии Разведкорпуса”, кто знает. Порой Смит входил в раж — его хлебом не корми дай речи произносить — словесный умелец, может и змеем искусителем быть и великим воодушевляющим полководцем. Должно быть, не пройдёт и пары лет, как сменит Шадиса — старый командор уже совсем не справлялся с переменчивыми проблемами, что сыпались на Разведкорпус со всех сторон: экспедиции приносили не так много толка, а вот количество похоронок росло с каждым выходом за Стены.

Ветер волнует листву. Зелень податливо шуршит. Она вслушивается, окунаясь в звуки, как в озеро — дежурство было именно искусством замечать, слышать, делать выводы. И вслушиваться Бишоп умела, может не также прекрасно, как Мик — вынюхивать, но всё же неплохо. Даже годы под чином капитана, когда честь нести дозор автоматически перекладывается на подчинённых, не испортили навык. Прошлой зимой, когда в Разведке проходили соревнования, Ханджи даже в шутку объявила состязание “метать ножи на слух”.