Капитаны - Goldy Circe

— Какое коварство. Ну да ладно, мне несложно говорить правду… — теперь они оба смеются. Леви разливает чай из термоса по кружкам снова. Ставя чашку, Кáта случайно задевает его руку, но не отдергивает, как бывало раньше. А Аккерман тоже не таится касаний, даже напротив: раскрывает ладонь, скользит пальцами по её коже. Ладони оглаживают друг друга, пальцы складываются в замок. В сумерках едва ли видно, как мужских губ касается безмятежная полуулыбка, но Катрина скорее её чувствует, чем замечает. — Надеюсь, тебе не влетит от Эрвина…

— За то, что предпочёл твою компанию его? — усмехается он в ответ. — Может локти покусать, если сумеет. Нет в уставе такого пункта, что мне положено пить чай с ним, а не с женой…

— Мы ещё не женаты. Технически, я твоя невеста, — возражает Катрина. Губы Леви растягиваются в острую ухмылку, глаза поблёскивают в темноте наступающей ночи. Он расслабленно опирается на руку, позволяя корпусу отклониться назад, а телу — принять позу, наполненной безмятежной ленцой. Её ладонь всё также не выпускает, очерчивает большим пальцем костяшки, замирает на безымянной.

— Дай-ка подумать, — медленно говорит капитан, чуть растягивая слова. Голос не скучающий, но будто бы обыденный. Привыкший. — Ещё за Стенами ты сказала мне “да”, мы носим кольца, я готов признать и говорить сколько угодно, что люблю тебя, и мы делим одну крышу уже два года. Из всего этого заключаю, что мы уже практически женаты, Кáта. Роспись после экспедиции едва ли что-то изменит. Уступишь мне эту привилегию, звать тебя жёнушкой уже сейчас, любимая?

Катрина смотрит на него и не может не улыбаться. Слишком нежно слова отдаются в сердце, слишком дорого они ценятся — Леви не столь искушённый романтик, но с каждым годом он словно делает шаг ей навстречу. Странно всё это, но нечто потихоньку связало их, что сейчас Кáте было сложно вообразить свою жизнь без Леви. Уже практически невозможно.

С первого столкновения в сердце каждого зародилось щекочущее чувство — любопытство, зов к новому, неизведанному. Интерес подталкивал познать другого. И их разговоры шли сквозь дымку искушения, интриги, в которой можно было наткнуться на прикрытые острые штыки — страх довериться кому-то вновь. Довериться, привязаться и потерять. Или быть преданным.

Но время текло своей чередой. По долгу службы лейтенанту и капитану приходилось видеться — и после каждой встречи внутри каждого расцветала ожесточённая и скрытая надежда встретиться снова. И чаще. Желание не угасало, оно порождало притяжение. И хоть разум противился, предлагая набор из тысяч «почему нет», сердце перекрывало все доводы крепкими «почему да».

Поначалу каждое сближение следовало схеме «два шага вперёд, один назад». Леви не давил, Кáта всегда оставляла пространство для манёвра. Но они тянулись друг к дружке: медленно учились в своём стремлении быть ближе обходить скрытые страхи или ломать их, открываться и не бояться казаться слабым. Где-то между этим затесался первый поцелуй, где-то — первая проведённая вместе ночь… ещё где-то произошёл переезд под одну крышу.

Кто бы мог тогда подумать, что годы спустя эти разведчики решат пожениться. Эрвин, например, был в лёгком шоке дважды: первый раз, когда случайно узнал о скрытых отношениях подчинённых, а второй — когда они объявили о помолвке и приглашении его в качестве свидетеля.

Кáта смотрит на Леви с улыбкой, что собирает в уголках глаз птичьими лапками мелкие естественные морщинки. Ей вдруг становится так просто и легко лишь от его близости: яркое спокойное тепло расплёскивается из сердца, растекаясь по мышцам. Странное чувство, пугающее её когда-то поначалу. Ещё девчонкой она вычитала определение в словаре в городской библиотеке — так именовалась «любовь».

— Думаю, я уступлю тебе эту привилегию. Хоть это звучит немного странно, — Кáта, улыбнувшись, отпивает чаю. — Мне больше нравится, когда ты зовёшь меня “любимая” или “любовь моя”…