По старой дружбе - Мария Перевязко

Когда Венерина застала меня, целующегося с Эльвирой, меня будто громом поразило. В считанные секунды я оказался на негнущихся ногах с бухающим в груди сердцем. Я отрезвел мгновенно, и, глядя на Ленино лицо, больше напоминающее застывшую маску, прокручивал в голове моменты нашего детства. Почему-то я чувствовал себя виноватым, как будто между нами действительно были отношения, и после дурацкой ссоры я напился и бросился залечивать раны в объятия первой попавшейся девчонки. Умом я понимал, что ничего страшного не сделал, но сердце твердило об обратном.

— Дан! — голос мамы возвращает меня к реальности.

Она стоит возле моей кровати и обеспокоенно смотрит на меня.

— С тобой все нормально? Ты в школу не опоздаешь?

Бросаю взгляд на часы и соскальзываю с кровати. После этой истории с алкоголем и поцелуями с Эльвирой (до сих пор не понимаю, что на меня нашло) прошло уже несколько дней, а я так и не пришел в себя. Тело слабое и непослушное, в голове — каша, хотя бы тошнить перестало, уже успех.

— Задержись, пожалуйста, — мама останавливает меня в коридоре, и рюкзак вываливается из моей руки на пол.

— Что? — недовольно спрашиваю.

— Ты в последнее время сам не свой, — вздыхая, говорит мама. — У вас с Леной все хорошо?

— Прекрасно, — резко отзываюсь я, поднимая рюкзак.

Пока еще не придумал, как сказать родителям о том, что со мной происходит. И нужно ли вообще посвящать их в свою личную жизнь? Сомневаюсь, что они отреагировали бы адекватно, услышав о моей виртуальной девушке, которая оказалась великовозрастной женщиной, несчастной в браке. Или о том, как я напился, пытаясь забыть обо всем этом. И о том, как по той же причине совал язык в рот лучшей подружке Венериной, которая мне даже не нравится. Слишком много всего, чего бы я хотел забыть.

— Значит, ты в курсе происходящего, — серьезно говорит мама, наклонив голову. — Надеюсь, ты делаешь все, чтобы ее поддержать?

Я почти спрашиваю: «Кого?», но вовремя вспоминаю, о ком идет речь. Мой мозг все еще дико тормозит. Выходит, у Венериной какие-то проблемы. Что ж, меня это не удивляет. Она всегда вляпывается в истории, и моя поддержка — последнее, что ей нужно.

— Мам, я правда опаздываю.

— Конечно. Иди, — она смотрит мне вслед и, когда я одна моя нога уже оказывается на лестничной клетке, громко произносит: — Дан!

Я поворачиваюсь к ней с нарастающим раздражением. Она ласково на меня смотрит и обхватывает себя руками.

— Я тебя люблю, — говорит она.

— И… я тебя, — интонация, с которой я это говорю, больше походит на вопрос, чем на утверждение.

Не помню, когда последний раз слышал от нее эти слова. Ничего не понимаю. Я не тороплюсь вызывать лифт и снова поворачиваюсь, чтобы спросить, все ли у нее нормально, но мама уже закрывает дверь.

Выгляжу я, мягко сказать, паршиво. Из зеркала в мужском туалете на меня пялится осунувшийся бледный незнакомец: рубашка не заправлена и помята, волосы торчат в разные стороны, даже глаза странного мутного оттенка, напоминающие воду в бассейне, где побывала целая футбольная команда после напряженного матча. На урок я все-таки опоздал, и заходить в класс, привлекая к своей помятой персоне всеобщее внимание совсем не хочется. Решаю отсидеться здесь до звонка и немного поразмыслить.

Но как только я забираюсь на подоконник, кто-то в средний кабинке издает странный хлюпающий звук, очень похожий на сдавленные рыдания. На моей памяти такое впервые. В мужском туалете может произойти всякое, но, чтобы кто-то пускал сопли, запершись в кабинке, такое даже в голове не укладывается.

— Э-э… — мычу я. — Кто здесь?

Звуки мгновенно стихают. Плаксивый конспиратор не желает разговаривать. Я все понимаю. Мало ли. Это может быть ребенок, перепутавший этажи или намерено поднявшийся на этаж «старшаков», чтобы немножко поплакать в одиночестве.