Подобная позиция позволяет терпеть ее гонево и все равно считать ее своей лучшей подругой. Во-первых, я старше чуть ли не на год, поэтому и умнее, и по жизни самодостаточнее. Во-вторых, никакой ее бред не в состоянии вывести меня из равновесия, хоть я и a) не плакалась, b) не застревала и одна не оставалась, c) встречать мне почти было с кем — чем мама хуже каких-то там мужиков? В-третьих, друзей, кроме нее, у меня почти нет, а ее я знаю с пятого класса. Нет, мы давно уже не те «сестры», однако воспоминания о тех незапамятных, до-михинских временах чрезвычайно помогают не зацикливаться на очередном ее заскоке.

Вот я и не ведусь на ее туфту — хочет погнать, пусть гонит. Вкратце обрисовываю, что на Новый Год Рику нужно было уехать. Нахожу в себе силы, вернее, их даже искать особо не приходится, чтобы поведать, что до Нового Года у нас были «отношения без обязательств», затем мы решили съехаться и теперь живем вместе. Пишу об этом нейтрально, не впадая ни в романтику, ни в драматизм. Затем говорю себе, что Каро, итит-ее-мать, уже большая и если мне чего-то постоянно и не договаривает, то я перед ней шифроваться не обязана — и очень, очень сжато, оперируя одними только безликими и безэмоциональными фактами, рассказываю про меня и Миху.

Срабатывает. В целом Каро воспринимает мои сведения, как некую сводку о погоде, ощутимо успокаивается и изъявляет желание быть представленной моему новому «партнеру», когда закончится «все это», и она снова сможет беспрепятственно «перемещаться из страны в страну».

Каро «задабривается» настолько, что даже забывает поинтересоваться, где «он» работает. «Где работает» — признаться, ответ на этот вопрос достаточно заковырист. Тут мне теперь есть о чем порассказать, но я рада, что не приходится рассказывать Каро и ломать при этом голову, гадая, о чем говорить, а о чем молчать.

***

Итак, Рик вернулся. Наверно, сам от себя не ожидал.

Начнем с того, что мне нравится новое положение с ним: «мы разговариваем и даже друг другу вопросы задаем».

Что бы там Рик ни «стрельнул» мне своими бесчисленными взглядами в день своего возвращения — положение это устанавливается в доме, частью которого он теперь тоже является. К его оставленным вещам «из коробки» — во время его… э-м-м… отлучки я их даже выстирала, за что сама потом себя презирала — присоединяются другие вещи, причем не только одежда, но и — кто бы сомневался — инструменты.

В довершение всего Рик приносит откуда-то ноутбук, а это, будем откровенны, довольно знаково. Видеть его за этим гаджетом настолько же непривычно, насколько было, например, слушать из его уст немецко-берлинский мат, которым он крыл Миху в качестве сопроводиловки к физической расправе.

Понедельник. Приезжаю со стройки. Изрядно хочется есть, но мне не привыкать подавлять чувство голода в виду отсутствия приготовленного ужина. Тем более, что сейчас заглушить его получается любопытством: из прихожей вижу его за ноутом. На мониторе, как мне кажется, вижу издалека нечто вроде техпаспорта какого-то оборудования. Рик углублен в изучение этой документации и совершенно не слышит моего прихода. Замечает меня только, когда я, тихонько переодевшись, уже у него за спиной — понимаю это, потому что он поспешно-привычным, тыкающим жестом включает затемнение монитора и тут же извиняется, оборачиваясь на меня:

— Я по привычке.

Затемнение, однако, не убирает. Вместо этого неожиданно обнимает меня за ноги, притягивает к себе и, целуя, сажает к себе на колени. Это странно и по-приятному непривычно. Я не пытаюсь в этом разобраться или вспомнить, делал ли когда-нибудь так Миха — Рик слишком сладко целует меня и слишком красноречиво пролезает руками ко мне под футболку, чтобы оставлять сомнение в том, чем мы с ним сейчас займемся.

После — и правда очень сладкого — секса и ужина, приготовленного совместными усилиями «из чего было», ковыряюсь — выкладываю одежду себе на завтра.

— Мне завтра опять на объект, — поясняю.